Механика хаоса

Теперь он остался один. Круг света отсек его от толпы, оставшейся в двух-трех метрах позади. Лишенный поддержки, он с трудом передвигал ноги. Миллионы телезрителей слышали стук его палки по камням мостовой, усиленный микрофоном: «Тук, тук, тук-тук…» Он сделал шаг к сыну, затем еще один. Тем, кто сидел перед экранами телевизоров, казалось, что они смотрят фильм в замедленной съемке. Старик раскинул руки, выронив палку, приложил одну руку к груди – там, где билось сердце, – и пошатнулся. Вдобавок к вечерней сырости поднялся ветер, и старика охватила дрожь. Он сделал еще шаг. Его старческий безгубый рот сжался, но он сделал над собой усилие и снова заговорил надтреснутым, хрипловатым, с присвистом голосом. Он уже не говорил, а кричал:

– Сами! Вспомни, какие финики я привозил тебе из Сетифа!

– Замолчи! Ты – марионетка в руках палачей нашего народа!

– Тебе понравились эти финики, сынок. Ты сам говорил мне, что они тебе понравились, что ты никогда не ел таких вкусных фиников, ты говорил, что когда-нибудь мы с тобой вместе поедем на родину. Время пришло, сынок, нам пора…

Сами двинулся к отцу, словно притянутый его силой, неизвестно откуда взявшейся в хрупком теле. Он часто рассказывал Сурии об отце, о его жизни в Торбее-Пироге, о его мечтах о Сетифе, о его унижениях. О его убогом существовании. Сурия испугалась, что Сами может поддаться на увещевания шибани. Она подалась к нему, чтобы его подбодрить, а главное – в этот священный миг не утратить с ним контакта. Сами сделал еще шаг вперед, Сурия – за ним. Она отвлеклась от трех заложников, которые, воспользовавшись моментом, отступили в тень и растворились в ней. Они были спасены. Старик Бухадиба шел, приволакивая ноги; отец Эммы пребывал в прострации; Гарри крепко держал аптекаря за плечи… Старик протянул к сыну руки. По лицу у него текли слезы, но он ему улыбался. Ему захотелось сказать Сами что-то еще, хотя он уже понял, что все пропало. Он слишком давно смирился с неизбежностью собственной смерти, слишком давно махнул на все рукой, слишком давно позволил миру вытирать о себя ноги. Он дал себе еще пять минут надежды; он поверил, что все еще возможно, что Сами одумается, что он услышит музыку сфер и займет среди людей подобающее ему место; сейчас он опустит глаза и узрит Божий свет, а в следующую секунду упадет в отцовские объятия.

Сами Великолепный, финансовый директор…

Сурия потянула Сами за рукав. Они переглянулись. Сами устремил на отца взгляд своих черных глаз и привел в действие детонатор на своем поясе шахида. Грянул взрыв. Его волной смело камеры, микрофоны и пюпитр, с которого разлетелись бумажные листы. Сами и его отца разорвало в клочья. Люди в толпе кричали; многие бросились на землю. Эхо взрыва еще не стихло, когда вслед за ним прогрохотал второй. У тяжелораненой Сурии Эммы Сен-Ком хватило сил, чтобы подорвать себя.

Эпилог Год спустя. Снова все то же…

Катания, Сицилия, Италия

Вчера утром я вернулся с Мальты. Переправлялся на пароме – очень удобно. В шесть вечера я покинул Валлетту, а два часа спустя уже выводил машину на набережную Катании. Еще пять минут – и я дома. С тех пор как я здесь поселился, работающие в порту филиппинцы узнают меня в лицо и называют Professore, немилосердно растягивая слоги. Я перебрался сюда в конце минувшей зимы. Благодаря содействию Лейлы – моей драгоценной коллеги из Тунисского археологического института – я как раз занимался вывозом своей библиотеки и мебели из Ла-Марсы, когда кто-то из знакомых заговорил со мной о Сицилии.

В то время я находился не в лучшем состоянии духа – из-за Рим. Я не винил никого, кроме себя. Я позволил провести себя как мальчишку. На протяжении месяцев я ничего от нее не ждал, довольствуясь тем, что мне каждый день дарила ее юность; я ничего не требовал, ничего не навязывал, на все соглашался, и в конце концов ей удалось подавить мой инстинкт самосохранения. Никаких скачков настроения, никаких внезапных исчезновений, всегда ровное настроение… За несколько недель я полностью утратил бдительность и строил радужные планы, хотя общая ситуация и рост террористической угрозы мало располагали к оптимизму.

Я понимал, что мне надо сменить обстановку, уехать из Парижа. Так почему не на Сицилию?

Я плохо знал этот остров и имел самое поверхностное представление о его истории, но странным образом помнил приветствие, которым его жители встречали на коронации нового короля: «Christus vincit, Christus regnat, Christus imperat»[30]. Оно уходило корнями в язычество, в те времена, когда ранние христиане изображали Христа в виде бога Аполлона.