Механика любви

Серёжа очень тяжело вздохнул: «Конечно, я понимал, что каждая из них очень больно мучилась, конечно, понимал. Но сострадание? Было ли оно во мне? Наверное, нет. Я ведь ни разу в жизни такого мощного чувства не испытал, я его не знал, я не мог понять, что они чувствуют, не мог понять их боль. И рыдали, и умоляли, и грозили, и чего только ни сулили – но что я мог, что я должен был делать?! Не мог же я, в самом деле, на каждой из них жениться, или хотя бы продолжать связь, когда хотелось уже всё к чёрту послать! Я становился злым, циничным, во мне просыпалась настоящая ненависть, когда моя эфемерная влюблённость исчезала без следа, а подруга доставала меня своими рыданиями, угрозами…Откуда я знаю, почему ни одна из моих так бешено начинавшихся влюблённостей не переросла в Любовь? И хотя я и не знаю, что такое Любовь, но уверен в том, что через несколько месяцев она точно не заканчивается! Это страсть заканчивается, а Любовь – нет! Любовь вообще после кончины страсти может только и начинаться…или не начинаться…»

Зеркальный Серёжа слушал очень внимательно, он не опровергал, не осуждал, не клеймил, не пригвождал, он просто внимал и всё понимал. Наконец он спросил: «А было ли у тебя хотя бы раз так, что о какой-то из них ты позже стал всё острее сожалеть, как о большой потере? Хотелось её вернуть, но ты ничего для этого так и не сделал? Было так?»

«Нет, не то, не так…По-другому было…Надя проработала у нас в отделе после института 3 года, а потом уволилась – что-то там у неё с матерью приключилось и ей нужно было искать надомную работу, ну, что-то вроде технических переводов. Когда она у нас возникла, то на всех, и на меня в том числе, произвела впечатление высокомерной гордячки: очень замкнутая, молчаливая, необщительная, таких, как она, называют асоциальными. А внешностью была ничего себе: и стройная, и лицом вполне симпатичная. И только месяцы спустя я понял, что её «высокомерие» на самом деле – жутчайшая закомплексованность, жутчайшая боязнь быть просто самой собой. Видимо, от этого она и уходила в тот мир, где не нужно ни с кем общаться, говорить – в мир книг, просто входила туда и закрывала за собой дверь, и вот там она становилась собой истинной, и я её истинной всё же увидел, потому как оказалось, что и говорить и особенно спорить с ней – редкое наслаждение, а ведь мы с ней ни разу во мнениях не сошлись: ни по Набокову, ни по «вероотступничеству» Толстого, ни по Хаиму Сутину, ни…да всё, о чём мы спорили, перечислять – огромный список получится. Мы спорили во время обеденных перерывов (на нас потом уже все рукой махнули), во время всяких коллективных празднеств, по пути с работы. Коллеги начали острить по поводу нашего «романа» – пусть их! Но никакого «романа» у нас с Надей не было, перед тобой-то, то есть, перед собой-то я искренен! У нас не было даже тени интима, я даже не был в неё влюблён! Даже сиюминутно не был! И когда она уволилась, у меня не возникло тяжёлого чувства потери, просто образовалась некая неуютная пустота – не было на расстоянии вытянутой руки другого такого человека, с кем спор, разговор так сильно бы затягивали, однако, разговоры – разговорами, но при чём здесь Любовь?!»

Двойник вздохнул: «Да-а-а, если ты мне направил своё письмо, значит, тебе и правда нужна помощь, и я помогу тебе. Кстати, ты ведь и сам тогда понял, что Надя-то очень больно тебя полюбила, только боялась, как бы ты не догадался об этом. И не только из-за больной мамы она уволилась…»

«Да, догадался, но это ничего не меняло…»

«Возможность, которую я тебе сейчас дам прямо в руки, будет единственной, второй уже не будет никогда, сколько бы ты потом ни отправлял писем всё на тот же адрес электронной почты, тебе больше не будет ответа. Пойдём».