Механикус Ползунов

— Ну, слава!.. Нет, не то… Я ведь не из дворян. Солдатский сын. И новую силу искал для облегченья работных людей. Видали вы, как в шахтах да на плавке работают? Нет? Ну, а я сам с девяти лет работаю. От усталости да отчаяния работные люди и жизнью не дорожат. Недавно случай был… свинец горячий разливали в горшки у печей плавильных… Горшки глиной обмазаны, а один, видно, плохо просушен был. Жидкий металл метнуло, двух плавильщиков обожгло. Не знаю, будут ли живы. Сами виноваты — из сушила не тот горшок принесли. А злобятся на меня: начальство, дескать. Им не понять… Нет, мне главное, что моя машина сразу работным людям облегченье даст. Не напрасно я тогда жизнь проживу.

— Теперь-то я знаю, Иван Иваныч. Это только в первый раз я не оценил…

Ползунов проводил гостя за калитку, постоял, прислушиваясь к перестукиванию ночных сторожей.

* * *

Барнаул спит. Спят плавильщики, кузнецы, фурмовые, молотовые, засыпки, штейгера и иной мастеровой и рабочий люд, спят, не чуя рук и ног после тяжелого трудового дня. Спит пьяным сном заводский управитель Ратаев. Спит, чмокая губами, пастор Лаксман. Свернувшись клубочком, неслышно дыша, спит Маргарита.

Ползунов лежит, вытянувшись во весь рост и сложив руки на груди, — неподвижный, как покойник, и глядит во тьму бессонными глазами.

Ночные мысли, иссушающие мозг, не дают ему отдыха. Сомнения одолевают его.

Почту везут!

Почтовые повозки едут со звоном — они имеют право не подвязывать колокольчиковых языков даже при проезде через города.

Барнаульцы выглядывают за ворота, услышав частое позвякиванье поддужного колокольца. — «Никак, почта?»

А повозки уже прокатили и уж несут ямщики тяжелые кожаные мешки в Горную канцелярию. На мешках сургучные печати не меньше ладони.

Подканцелярист развязывает мешки и ломает печати. В ранний час большого начальства еще нет, и все писчики, бросив дела, собрались кругом и глазеют — издалека прибыли «бумаги», из самого Санкт-Петербурга; наверно, важные новости в них написаны — может быть, перемена штатов, а может, отставка самому Ратаеву.

Вот первый пакет. Писчики склоняют к нему головы и читают хором: «Секретно». Пакет откладывается в ящик — ужо придет управитель, сам вскроет. На втором куверте та же надпись: «Секретно». И много пакетов отправляются невскрытыми в ящик — все секретные. Значит, о серебре пишут. Это писчики знают, — не мало «секретных» указов и премеморий валяется на столах в канцелярии. Все о том, что мало серебра добывается в Барнауле, что ждут металла монетные дворы в России.

А вот пошли простые пакеты: премемория о новой форме отчетности, письмо бухгалтеру Розену, толстая пачка — книги, должно-быть, пастору Лаксману.

Разобрали все пакеты. Нашлась еще пачка книг — школьному учителю. Подканцелярист кликнул Емельяныча. Служил Емельяныч ночным сторожем, но так как он и днем никогда не спал, то его посылали из канцелярии со всякими поручениями.

— Снеси вот пакеты. Это, самое первое, управителю, отдай да скажи, что почта получена. Этот, книги тут — Лаксману, в пасторский дом. А этот в школу, учителю.

Лаксман был в огороде, когда сторож принес посылку. Дыня — первая в Барнауле дыня — наливалась соком и лежала, теплая и зеленая среди узорчатых листьев.

Лаксман сорвал бумагу с книг, перелистал торопливо и с радостным криком бросился в дом, оставив сторожа среди гряд.

— Маргарита! — кричал пастор. — Где ты? Смотри, что я получил.

Маргарита сбивала желтки в кухне. Латку с желтками благоговейно держал Михайла.

— Что случилось, Эрик?

— Ты посмотри, Гретхен, милая! — и пастор раскрыл перед женой страницу новой книги. Среди скучных столбцов латинского шрифта стояла строчка: Sorex pygmaeus Laxmanni.

— Линней? — быстро спросила Маргарита и засияла улыбками. Отдельно улыбнулись губы, подбородок, ямочки на щеках, а пуще всего глаза.

— Ну да! Новое издание «Системы натуры». Читай… Впрочем, ты не знаешь по-латыни… Ну, так слушай.

Слушать было почти нечего. Одна строчка — с примечанием, что новый вид землеройки назван в честь открывшего ее в Сибири господина Лаксмана его именем. Но Маргарита попросила перечитать еще раз. Получилось как будто и больше. А потом пастор уж сам, без просьбы, прочитал строчку еще несколько раз. В кухне стало весело и чадно, потому что перекипевшее молоко убежало на очаг.

Целый день пастор был сам не свой. Он ходил к аптекарю Бранту и добыл в брантовских колбочках фосфор собственноручно. Потом дома расправлял бабочек, подклеивал засушенные растения, кормил пленных животных. Но на столе лежала раскрытая книга и пастор, проходя мимо, заглядывал в нее.

Когда зазвонил фабричный колокол, пастор сказал жене.

— Надо показать Ползунову, а?

— Разумеется, — ответила Маргарита и засмеялась.

— Что ты?

— Я думаю: как вы несхожи с Ползуновым. Я его не видала ни разу, но не вашим рассказам он такой мрачный. Наверно, никогда, даже в самой сильной радости, он не прыгал бы так, как вы.

— Ну, Ползунов не избалован счастьем.

— Когда вы приведете его к нам, Эрик?