Механизм преступного насилия

Особую тревогу вызывает то, что, по данным В. В. Лунеева, интерес к установлению мотивации у следователей со стажем работы до 5 лет составляет очень низкий процент – 2–3% от общего объема сведений об обвиняемом[1005]. Можно было бы объяснить данный факт небольшим опытом работников, но исследователями также выявлено, что с увеличением стажа работы интерес к выяснению мотивации преступника у следователей, наоборот, снижается в 2–3 раза.

Это означает, что подход к расследованию преступления и установлению вины становится все более формальным, а наступившие последствия вменяются объективно, без учета вины. А ведь в мотиве отражается личностный смысл человека. Как неоднократно отмечал А. Н. Леонтьев, каков мотив, таков и смысл для человека и его деятельности[1006]. Несмотря на очевидную значимость мотива, данный признак, как уже говорилось, не является обязательным признаком состава преступления, а понятие вины в уголовном законодательстве сформулировано без него и по принципу «или – или»[1007].

По существу, законодательное понятие вины, не включающее в качестве обязательных признаков мотивы и цели поведения человека, игнорирует основополагающие принципы как психологии, так и педагогики. Сложно объяснить при существовании принципа субъективного вменения отсутствие в уголовном законе понятия вины.

Любые попытки, чем бы они ни обосновывались, направленные не учитывать индивидуальные черты конкретной личности, не только упрощают и выхолащивают учение о преступлении и наказании, но и ведут к объективному вменению, а порождаемая этим несправедливость – к нарастанию криминогенной ситуации и расширению ее влияния.

Приводимые факты свидетельствуют о фактическом игнорировании на практике принципа субъективного вменения. В. В. Лунеев, рассматривая вопрос об исторических предпосылках объективного вменения, отметил, что, несмотря на их наличие, «никто никогда открыто не провозглашал принципа невиновной ответственности, ибо это было бы равнозначно саморазоблачению»[1008]. Действительно, не было ни одного диктаторского режима, представители которого заявляли бы о преследовании кого-либо без вины. Сталинские репрессии также проводились во имя «законности», а спустя время, в целях той же законности осуществлялась и продолжает осуществляться «реабилитация». По мнению Н. И. Матузова, «понятие законности сегодня размыто и почти забыто»[1009].

В результате причина, побуждающая человека совершить деяние, предусмотренное законодателем преступным, т. е. мотив[1010], исключается законодателем из поля зрения. Понятие уголовной ответственности лиц с психическим расстройством, не исключающим вменяемости и возрастной невменяемости при существующем подходе к установлению вины не разрешает ситуации и лишь расширяет рамки усмотрения правоприменителя. Последнее имеет свои негативные последствия. Попытки переложить ответственность на специалистов-экспертов также не приносят необходимого результата. Эксперты зачастую не аргументируют связь между своим диагнозом и поведением обвиняемого, а психическое состояние фактически изучают «на момент проведения экспертизы»[1011], а не совершения преступления. Специалисты-эксперты, видимо, полагают, что суд «рассудит». Однако ни дознание, ни следствие, ни суды, как показали результаты социологических опросов[1012], не достигают должного результата при установлении признаков субъективной стороны.

По мнению судей, гарантии соблюдения принципов уголовного права прежде всего зависят от соответствия уголовно-правовой нормы интересам общества (60 % опрошенных), в том числе от четкой и ясной формулировки закона (40 %) и высокой квалификации правоприменителя (30 %). Выявление подлинного умысла привлекаемого к уголовной ответственности у судей на первом месте не стоит.

Четкая и ясная формулировка закона и высокая квалификация правоприменителя – действительно существенная сторона правильной реализации норм права. Но интересы «общества» на практике могут быть подменены «руководящими разъяснениями» высших судебных инстанций. Причем порой эти разъяснения, в частности о понимании группового изнасилования, прямо противоречат закону[1013]. А. С. Пиголкин обоснованно считает, что создавать с помощью своих актов «новые правовые норма, пусть подзаконного характера, высшие судебные инстанции страны не имеют права»[1014].