Механизм. Ублюдки тоже чьи-то дети…

Солнце уже вынырнуло большей своей частью из-за неподвижного моря деревьев, разлило по зелени крон морозной желтизной, однако в кущу меж стволов все еще стекал полумрак, воздух полнили запах гнили и прелой листвы, а зверье хоть все же много реже, но напоминало о себе из темноты тоскливыми ночными голосами.

Фома Егорыч привычно сидел у огня, краем сознания внимал мужским голосам за спиной.

Сухой мужичек с лицом морщинистым как измятая рубаха сбивчиво объяснял усатому детине чего он притопал без зайчатины и даже стреляной гильзы не притащил.

– Отец, ты не дуркуй. Что ты мне холодец в уши толкаешь. Говори куда патрон ныкнул. – тяжелый голос Луки звучал дружелюбно, однако лицо Фомы Егорыча, подсвеченное языками пламени на это дружелюбие хищно ощерилось.

– Дык скинул!.. Скинул!.. – мужичек побледнел, широко распахнутые глаза забегали по добродушной физиономии верзилы, – По привычке скинул… – голос на последнем слове предательски сорвался в сип, обветренные губы мелко задрожали, – Стрельнул… Зрение не то – мимо. Стреляную в кусты… По привычке!

– Андрюха, пощупай деда. – через плечо бросил Лука, не отпуская пожилого взглядом. Почти бесцветные, может чуточку голубоватые глаза усача с насмешкой изучали морщинистое лицо незадачливого охотника, тяжеленая ладонь любовно оправила густую шевелюру над губой.

За спиной Луки сухо хрустнули ветки, показалась тщательно выбритая голова в старых белесых шрамах, толстые губы на круглом лице растянула улыбка психопата, обнажила металлические фиксы вместо зубов. Андрюха подмигнул мужичку, пританцовывая обогнул Луку, зашел за спину дрожащего охотника. Короткий палец фиксатого лег под гарду ножа, вызубренным движением потянул лезвие из ножен. Глухой шелест стали разлился по щуплому телу мужичка сильнейшей дрожью. Пожилой охотник прижал к распахнутой на груди фуфайке старенькую двустволку, подался в сторону точно испуганная лошадка, не надеясь сбежать, но исполняя веление порванного сердца оставить, спрятаться, укрыться за любым из деревьев, пней, или поросших мхом кочек, однако здоровенная лапища Луки встала на пути шлагбаумом, бережно вернула его на место.

– Лука. Ствол проверь. И дело с концом. – не оборачиваясь распорядился Фома Егорыч.

Сиплый голос заставил фиксатого остановить нож на пол пути к глазнице бедолаги, светящийся садизмом взгляд потускнел в тревожном ожидании, осел на лице усатого верзилы.

Лука кивнул напарнику, бесцветные глаза детины будто смотрели на все сразу.

Чисто выбритая голова Андрюхи покорно поникла, однако сидевшую в глазах лихорадку потеснила обида капризного ребенка. Он зло зыркнул на несостоявшуюся жертву, отчего та вновь дернулась в сторону, раздражено зашагал туда, откуда недавно явился. Как только Андрюха обогнул Луку, шаг его сделался легче, а воздух раскрасило тонкое посвистывание, лысый затылок фиксатого весело закачался в такт маршу Мендельсона.

Здоровенная ладонь Луки накрыла сухое плечо мужичка, другой пятерней он буквально выдрал ветхое ружьишко из трясущихся пальцев бедолаги. Двустволка согнулась в резком движении, обнажила казенную часть. Удерживая одной рукой мужичка, другой Лука поднес к лицу берданку, заглянул в стволы, понюхал, вышколенным движением он заправил оба. Латунные капсюли удивлённо блеснули в жидком свете, с мягким щелчком нырнули под затвор. Со словами: «Извини отец, дробь мелковата…», верзила выстрелил в морщинистое лицо. Мужчина запрокинулся на спину, не проронив ни звука. Голова выглядела так будто ей уже успело поживиться зверье. Секунду Лука взирал на дело рук своих, затем точно опомнился, обернулся к остальным горемыкам сгрудившимся у своего костра, они сидели неподвижно точно идолы на капище, тишину нарушало лишь потрескивание сырых сучьев в огне, в атласных от страха глазах танцевали языки пламени. Всем своим нутром люди жаждали оставаться забытыми вниманием этого огромного человека с добродушным усатым лицом.