Механизм. Ублюдки тоже чьи-то дети…

Фома Егорыч перехватил удобней рукоять, встал наизготовку. Мужичек стоял спиной, казалось даже не думал шевелиться, лишь в пол оборота двинул головой так чтобы краешком зрения через плечо видеть азиата. Неряшливо оттопыренный ворот фуфайки прятал нижнюю часть лица, оставляя место лишь легкому удивлению в серых глазах.

– Кто ты? – спросил Фома Егорыч, на этот раз с искренним любопытством, его сиплый голос прозвучал ощутимо тише, все же стоявший в нескольких шагах человек не мог не услышать.

Мужичек молчал, помедлив неторопливо развернулся, вновь двинулся к азиату. Фома Егорыч выждал, когда тот приблизится достаточно, рванул на встречу. Топорик сверкнул коротким взмахом, ученым псом кинулся на жертву.

Он праздновал победу, если бы успел – усмехнулся, приготовился выдернуть сталь из плоти лишь та ее коснется, тут же навесить еще пару сокрушительных ударов… но вместо того чтобы увязнуть между плечом и шеей – топорик выскользнул из ладони. Рука, в заношенном ватнике перехватила рукоять, вырвала точно у ребёнка игрушку. В одном движении узловатые пальцы переломили древко, и тут же рваным концом вогнал один обломок в глазницу азиату, не глубоко – так что б мог жить, оставшуюся часть отбросили.

Густая кровь заспешила по лоснящемуся от множества касаний куску дерева наполняя засечки словно колдовские руны. Фома Егорыч с изумлением дрожащими руками ощупал инородную штуковину.

– Налюбовался? – услышал надтреснутый голос за спиной, развернулся на непослушных ногах.

Мужичек смотрел равнодушно, даже с какой-то отстраненной рутиной на хыдом изможденном лице. Так смотрят на обрыдшую уже давно нелюбимую работу.

– Я не убью. Сам сдохнешь. – человек легко кашлянул, сплюнул, усталый от жизни взгляд оцарапал изумрудные иглы елей, бирюзу неба, сощурившись остановился где-то под желтым диском солнца, —Давно… Давно пора… – проговорил на выдохе так тихо что Фоме Егорычу показалось будто прочитал его мысли.

Мужичек коротко выбросил руку, кулак жестко саданул азиата выше виска. Горизонт перед осиротевшем взором Фомы Егорыча вздрогнул, покатился в сторону уступая место пожухлому травяному насту. Уцелевшим глазом он следил за приближением вялых стебельков: немного медленнее положенного. Наконец поляна дернулась точно товарный поезд, остановила ход, в нос ударил запах прелой листвы и сырости. Теперь истоптанная поверхность растеклась под щекой прохладой.

Откуда-то сверху прошагали сильно сношенные сапоги, требовательно остановились перед лицом.

– «Не долго им осталось.» – подумал Фома Егорыч, в следующую секунду потрёпанная кирза отбросила сознание во мрак.

Он сидел, подперев спиною, искривленный ствол старой ели, выдыхал облачка пара посеребрённые лунным светом: сегодня она необыкновенно большая, светит в полную силу. Из воды частыми неровными зубцами подымались горы: плоские угольные громады местами крыл белесой мертвенности снег, обнажал в грязных разводах обманчивую гладкость склонов.

Он замерзал, с каждым выдохом слабел. Старенькое огниво бесполезно лежало рядом, перепачканное кровью. Раздавленные пальцы попытались подобрать… в который раз… – все в пустую: потерявшие гибкость фаланги лишь бестолково толкнули кусок железа с подвязанным к нему кремнем. Стиснув зубы, он замычал, узкая прорезь глаза сомкнулась, разгоняя по беспокойному сознанию одуряющую боль. Злой на свою немощность он попытался отстраниться от сжигающих чувств, найти покой в беспамятстве. Густая мучительная мгла тянула камнем, не желала отступать. И лишь спустя вечность, темноту измученного рассудка просветлили образы. Вначале робкие и неразборчивые, виденье быстро напитали краски.

В сознании проступил образ мальчишки, изможденный взор пацана обращен к языкам пламени. В рваных полыхах огня угадывалось любящее лицо матери: она смотрела на него оглянувшись через плечо, молодая, в пестром легком платье. Было лето, короткое и от того еще более желанное. Солнце ласково золотило нежную кожу женщины, он и сам ощущал его желтое тепло. Мать улыбнулась, но почему-то не ему – сидевшему у костра мальчугану, заботливый овал лица с каким-то тоскливым промедлением отвернулся от чернявого пацана, и ее женственно худенькая фигурка направилась через подсохшую траву к избе. Мальчишка засмеялся: весело и так по-детски заразительно…

Вдруг мир затрясло, будто наполненный водой и блестками волшебный шар. Вмиг потускнели краски. Он больше не ощущал ни запаха травы, ни теплых солнечных лучей. Лишь темнота. Из мрака, точно из маслянистой лужи выплыло худое мужское лицо: серые как карандаш глаза смотрели устало, из-под вязаной шапочки выглядывали темно-пепельные пряди спутанных волос.

Тимир узнал его.

– «СУДЬБА.» – криво изогнулись на землянистом лице бескровные губы, сомкнутые веки дрогнули, слабое облачко пара покинуло холодеющее тело азиата, распалось в морозном воздухе.