Механизм. Ублюдки тоже чьи-то дети…

Топорик осторожно втиснулся меж еловых лап, бережно сдвинул в сторону. Будто по волшебству, одним шагом, Фома Егорыч перенесся из мира камня и ночи в страну сочных красок. Яркий свет на мгновение застлал взгляд, глаза растянули довольные прорези, легкие наполнил морозный воздух, засвербел в носу ароматами смолы и мха.

Он остановился посреди поляны, рядом с оставленным ими добром. Рюкзаки и обернутые мешковиной тюки покоились небрежной грудой вокруг холодного кострища. Впереди растянулась опушка редкого леса. Деревья неровным кольцом огибала прогалину, смыкались за спиной щетиной изумрудных игл, пряча вход в «храм».

Свободный от каменных застенок Фома Егорыч обтер на губах скрипучую пыль, глянул в доброжелательные небеса, повел взором по бровке леса.

– Ну и где же ты? – просипел азиат замыкая глазами петлю, взгляд вновь вперился в опушку что встретила первой.

Место где Лука коснулся зарослей определялось враз. Верзила походя оставил в подлеске борозду как если б въехал туда на тракторе. Повисшие на сломе еловые ветки, безвозвратно раздвинутые деревца – лучше всякого указателя кричали где следует искать каланчу. И хотя усатый заботил Фому Егорыча меньше всего, других следов азиат не обнаружил. Зато оставленная Лукой пахота твердила однозначно – в своем направлении тот не колебался.

Тропа вела пугающе прямо, будто очерченная по линейке. Казалось верзилу способно остановить только упавшее за горизонт солнце. И все же через метров сто он выдохся: кругом утоптано более прежнего, размашисто, с ветки повис густой почти сухой плевок. Дальше картинка повторялась, тот же смятый по прямой подлесок, но теперь не так истово: Лука шел медленней, устало. Усатый явно цель видел, вот только нагнать, никак не выходило.

Спустя еще десяток метров в носу знакомо засвербело. Тонкий аромат то ли холодного железа, то ли…

«Кровь! Парная кровь!»

Осторожный шаг Фомы Егорыча замедлился, ладонь по-особому остро ощутила неровность рукояти топора. Он не боялся… нет… Давно перестал ценить жизнь полной мерой. Но отсутствие иных следов, помимо насвиняченых Лукой, вводило в замешательство. Его кряжистая фигура вкрадчиво протискивалась между зеленых дикобразов веток, а когда к малахиту дерева добавились маслянистые кляксы алого – замерла.

Изгиб стального лезвия аккуратно наклонил перепачканную ветвь. Брешь в ощетинившейся иглами стене будто ждала, зазывала. Он осторожно пустил краем взгляда в зеленый омут… и тут же, едва сдержал себя от того чтобы отшатнуться. На Фому Егорыча смотрело мертвое усатое лицо.

Лука сидел, прислонившись спиной к стволу толстенного дерева. Шея, там, где она прирастает к голове, темнела лаковым бурым пятном. Над рваными, точно лепестки кошмарного цветка клочьями плоти уже кружили и ползали осы, собирали свой адский нектар. Сама голова покоилась в ногах, между перебитых колен, застылая синева глаз будто уставилась в глубь себя, крупные резцы прихватили вспухший язык.

Фома Егорыч сглотнул вдруг загустевшую слюну, выпустил отяжелевшую ветку, пышная еловая лапа с упреждающим шелестом встала на место. Неожиданно азиат ощутил жаркое пятно нацеленного в спину взгляда. С затылка, между лопаток и дальше к пояснице сбежало стадо мурашей. Такого с ним отродясь не было. Фома Егорыч обернулся. Продавленный Лукой тоннель, в зеленой гуще, пустовал… но ощущение липнущего взгляда от того не пропало.

В стороне послышалось одинокое потрескивание лесной птицы. Звук будто отрезвил, рассеял немое присутствие. Стараясь двигаться бесшумно Фома Егорыч направился обратно к лагерю. Взгляд черных оливок глаз почти не задерживался, скользил от одного дерева к другому, и лишь изредка всматриваясь в какую-нибудь подозрительно кривую тень. Смерть Луки, то как он погиб, оставили доселе незнакомые переживания. Фома Егорыч пытался в памяти воскресить хоть что-то сродни им, но перед глазами отчего-то вставал лишь образ льющей с ночного неба воды и одинокого следа в холодной чавкающей грязи.

– «Луку разодрали словно муху…» – вяло пульсировала мысль, – «…а ведь это дело не из простых… дело не из простых…»

Поляна как-то искусственно выплыла под ноги, точно невидимый сценарист распорядился сменить театральную декорацию. Фома Егорыч остановился в двух шагах от сваленных кучей рюкзаков, и вновь остро ощутил тяжесть нацеленного в спину взгляда. Волоски на загривке зашевелились. Словно ошпаренный он обернулся. У края леса, там, где в сплетении хвои темнела оставленная Лукой прореха, стоял худой не высокий человек. За рваной белесой от пыли фуфайкой Фома Егорыч узнал того самого мужичка, что лихо расковырял плиту. Пустой взгляд убогого мусолил азиата будто без всякого интереса.

– Ну и кто ты? – спросил Фома Егорыч, нарочито небрежно ухватил топорик под бородку.

Человек не проронил ни слова, безжизненно шагнул вперед… и тут же будто размазался по воздуху. Фома Егорыч едва успел отпрыгнуть, мозолистый перепачканный бурым кулак резанул неприятно близко от лица. Азиат на удачу махнул топориком вдогонку грязной тени, но сталь с тяжелым гулом пропорола пустоту.