Механизм времени

Бригида часто посещала европейские курорты, выбирая самые многолюдные — а также те, где реже встречались земляки. Особо осведомленные утверждали, что на водах девушка держится исключительно incognito, говорит по‑итальянски и называет себя Бригиттой.

Несколько раз она посетила Вену. Там, на приеме у князя Меттерниха, ей был представлен один из богатейших дворян империи — барон Вальдек-Эрмоли.

2

— Если горит дом, согрейся, — тихо сказал Шевалье. — Доктор Юнг, доктор Франкенштейн… Добрые-добрые доктора.

— Я думала, ты найдешь виновных ближе, Огюст.

Баронесса встала, кончиками пальцев коснулась его щеки.

— Да, я ничего не знала. Даже не подозревала. Но если бы мне той дикой ночью раскрыли секрет заранее, я бы… Нет, я бы не отказалась. Ни за что. Итальянец был первым и умер сразу. Выговорился насмерть. Тогда я слишком хотела жить. Все хотят жить, мой мальчик. Все хотят, не все выживают. Эминент говорил: таков закон Природы. Побеждает сильнейший, слабый гибнет.

Шевалье хотел возразить — горячо, резко. Из-за подобных «законов» он вступил в Общество Друзей Народа. В счастливом будущем, в светлом мире Сен-Симона, люди не будут походить на зверей! И — сдержался. Вспомнил Париж из своего странного сна. На зверей — не будут. А на чудищ, для которых еще нет имени?

И просто — на людей?

— Я делала, что могла, мой милый и честный Огюст. Гнала поклонников, избегала тех, кто мне нравился. Лишь когда подступало к горлу — хуже кровавой мокроты… К счастью, в дальнейшем бедняги редко умирали. Да, они очень хотели вновь меня увидеть…

— Как я, — вздохнул Огюст.

— Как ты. Нет, гораздо сильнее. Если мы встречались лишь однажды, это было поправимо. Отец Небесный! Я и с моим будущим мужем не искала встреч. Светский лев, вдвое старше меня. Вздумал поволочиться за свежей польской мордашкой, взбодрить кровь. Но я‑то знала, чем дело кончится!

Подойдя к столику, Бриджит достала из ларца изящный медальон.

— Это мы, — щелкнула крышечка. — Художника пригласили за месяц до свадьбы.

Эмалевый портрет. Тонкая, ювелирная кисть. Суровый дедушка растерянно, с явным недоумением смотрит на сконфуженную внучку. Та отводит виноватый взгляд. На портрете барон казался старше невесты не вдвое — вчетверо. Мафусаил под венец собрался…

Огюст укусил себя за язык. Шутить уже не над кем.

Сгорел Мафусаил.

— И все-таки мы прожили вместе десять лет. Надеюсь, мой супруг был по‑своему счастлив. В свете изумлялись, принимая нас за влюбленную пару. Франц стал другим человеком, забыл о прежних любовницах, бросил ездить к актрисам. Я ему ни разу не изменила. Мы, считай, не расставались. Он все время хотел меня видеть, говорить со мной… И не только говорить, конечно.

Бриджит отвернулась, глядя в окно.

— Надеюсь, ты не очень смутишься. Барон хотел меня постоянно. Это обычное следствие из близких разговоров со мной. А возраст брал свое. Он с утра до вечера принимал какие‑то снадобья, корешки, микстуры… Не мог дождаться конца бала, финала оперы. Один раз мы ушли с императорского приема. Его Величество не изволил гневаться. Напротив, прислал нам в подарок карету с хорошей упряжкой. «Любовь не терпит отлагательств!» — написал император в сопроводительном письме. Если бы он знал, что в минуты просветления Франц зовет меня ведьмой… Потом барон решил, что виноват сам. У них в роду хватало скверных примеров, да и Франц отличался суеверностью. Я собиралась открыться мужу, написать доктору Юнгу, просить о помощи… Откладывала со дня на день. И — опоздала.

Голос ее дрогнул. Огюст поднялся с банкетки, шагнул ближе, обнял. Баронесса положила голову ему на плечо, вздохнула.

— Ничего! Я сильная, мой мальчик. Я — из тех, кто выживает… Короче, Франц сошел с ума. Он вообразил себя вампиром. Да-да, именно себя! Ведь это он меня желал, а не наоборот. Увы, шутка вышла невеселой. Барон начал бояться серебра, обходил стороной храмы; как‑то пытался отравиться святой водой. И наконец заперся, велел никого не пускать — и ушел навсегда.

«Спичка Шапселя. Спичка и капля серной кислоты. Барон знал, что вампира нельзя просто убить. Его надо сжечь!» В уши Огюста ударил хохот — жуткий, радостный хохот безумца, нашедшего покой в огне.

«Пневма» барона Вальдек-Эрмоли отыскала свой путь на небо.

— И еще Волмонтович, мой кузен… Помнишь портрет в коридоре? С ним все вышло иначе. Я не погубила его — спасла. Только не знаю: хотел ли Казимир такого спасения?

Расспрашивать Огюст не решился. Он помнил: казацкая пика, взрыв боли, багровая вспышка… Если это спасение, то что — гибель?

— Я исповедалась тебе, мой мальчик, — Бриджит улыбнулась, выскользнула из объятий. — Как и ты — мне. Женщина, рассуждающая о своем муже с посторонним мужчиной, отдается более или менее его власти…

— Это не твои слова! — понял Огюст.