Механизм времени

Появись здесь Огюст Шевалье — то‑то обрадовался бы, узнав дражайшего Эминента, человека-вне-времени. Но от Парижа до Копенгагена — далековато. Да и места в «караулке» не хватит — для непрошеных гостей.

«Безвременно… Мая 6‑го числа, Anno Domini 1796… на сорок пятом году жизни… писатель и педагог, известный моралист, чьи книги знакомы каждому образованному человеку…» Газетная вырезка. Был и портрет, однако ножницы вырезали его, не пустив в Вечность.

Письма — тоненькая пачка. Конвертов нет, и подписаны не все. Но почерк знаком — кудрявый, с завитушками.

«…Я видел Будущее. На моих глазах гибли несметные толпы людей. Живые завидовали мертвым. Завеса отдернута, друг мой. У Истины кровавые зрачки. За ними — черная бездна. Я ехал в Париж, желая узреть цель всех наших трудов, и она мне открылась. Прежде, когда мы разошлись с Вейсгауптом, я лишь чувствовал; теперь — увидел. Вам не кажется, что наш долгий спор закончен?

Да, и не зовите меня больше Филоном. Филон умер, увидев конец мира. Теперь он — прошлое. Вы спросите, дорогой мой Андерс: как же меня теперь звать? Я и сам долго думал, прежде чем остановился на Эминенте. Нескромно, зато правда. Так что Филон умер, да здравствует Эминент!»

Читать письма мертвого человека — приятного мало.

«…наш милейший Торвен станет Королевским судьей. Вы недовольны, Андерс? Хотите, чтобы он стал якобинцем? Исполнение законов, пусть несправедливых, лучше кровавой смуты. Передайте господину Торвену мои поздравления, — мертвец в красном мундире улыбнулся Зануде. — Ему и его прекрасной невесте. Пожелайте им от меня — пусть родится сын…»

Сын родился, подумал Зануда. Это я. Мой отец и впрямь стал судьей. Его прекрасная невеста сделалась чудесной женой и матерью. Филон-Эминент в письме верно предрек судьбу чете Торвенов. Он лишь забыл сказать, что оба погибнут в горящем Копенгагене 1807‑го. Что ж, из глубин прошлого видны не все коллизии будущего.

Зато сын еще жив, несмотря ни на что.

Последним в папке скрывался листок со стихами.

Ткачи, негодяи, готовят восстанье,

О помощи просят. Пред каждым крыльцом
Повесить у фабрик их всех в назиданье!
Ошибку исправить — и дело с концом.

В нужде, негодяи, сидят без полушки.

И пес, голодая, на кражу пойдет.
Их вздернув за то, что сломали катушки,
Правительство деньги и хлеб сбережет.

Ребенка скорее создать, чем машину,

Чулки — драгоценнее жизни людской.
И виселиц ряд оживляет картину,
Свободы расцвет знаменуя собой.

Автора знала вся Европа. Но тот, кто не поленился переписать стихи о разрушителях машин, проставил внизу: «Лорд Джордж Гордон Френсис Байрон, 1812 год». Далее, мелким бисером: «Своевременная смерть Вильяма Ли и прочих создателей станков спасла бы тысячи и тысячи жизней. Не так ли, мой Андерс?»

Темная обложка легла на пачку бумаг могильной плитой. Хлопотунья-чернильница глубже надвинула шляпку-крышечку. Перья замерли по стойке «смирно». Зануда нащупал рукоять трости, шагнул к двери.

В свои тридцать семь он порой чувствовал себя стариком.

2

Репетиций не проводили, но представление прошло без сучка, без задоринки. Важный привратник, старый Клаус Квист, исполненный накопленного за годы службы достоинства, распахнул входные двери. И в проем вбежал — влетел! — его быстроногий внук.

— А вот и мы!

Спектакль был затеян исключительно для гере Торвена — единственного зрителя. Он не возражал. Нечасто в особняк на Конгенс Нюторв приходят такие гости.

— Его превосходительство… Секретарь Королевского научного общества…