Механизм времени

Девушка изнемогла. Дважды ей повезло спастись от одержимых, ускользнув в лабиринтах города. Надвигался рассвет, и ину-гами спешил вернуться в ларец. Один раз она сумела обойтись без убийства. Один раз — не сумела. Ехать в Пекин? — безумие… Предположим, ей повезет живой добраться до столицы — как Пин‑эр явится к отцу, зная, что по ее следу несется неумолимый призрак? Если ину-гами вселится в отца… в брата… кого‑то из гвардейцев…

…она бежала, оставаясь на месте.

3

— Шнуры! Шнуры из пеньки!

— Циновки!

— Белый воск! Кому белый воск?

— Держи вора!

— Сита! Корзины! Ручные меленки!

Пин‑эр, спотыкаясь, шла по рынку. Ей нечего было продавать; ей незачем — и не на что! — было покупать. Ела ли она? — кажется, да. Когда? — кажется, сегодня. Что? — какая разница… Жизнь — сплошное мучение. Наверное, когда стемнеет, она сама пойдет навстречу вою.

И не станет сопротивляться, кто бы ни напал.

— Фонари! Светят, сердце радуют!

— Кому гребни!

— Играю на флейте! Скрашу любовное уединение!..

Японца она увидела, когда тот выходил из чайной лавки. Опираясь на костыль, самурай нес холщовый мешок с чем‑то тяжелым. В уши ударил вой. Нет, почудилось — лишь рыночный гам да брех обычных собак. И все же…

Так добыча узнает хищника — по запаху, по тени в листве.

Вздрагивая, словно юта, Пин‑эр не могла оторвать взгляда от мешка. Ларец там. Причина всех бед — на дне. Никаких сомнений. В сердце, подсказывая, ворочался огненный комок. Девушка не сразу узнала японца, поглощена созерцанием мешка. Хотелось напасть, вырвать, сжечь проклятую конуру. Да, самурай, я сделала тебя хромым! Я унизила тебя! Я совершила кучу глупостей!

Но это же не повод…

Повод, сказал кто‑то низким голосом шаманки. Такой же веский, как и повод ринуться вдогон рюкюсцу, который всего-навсего выбил шест у твоего отца. Один поступок стоит другого. Одна месть — другой.

Это справедливо.

К счастью, в отличие от ину-гами японец не обладал песьим нюхом. И не заметил слежки. Прячась, Пин‑эр тенью проводила его на окраину города, к реке, где самурай снял для жилья крошечный домик. Надвигался вечер, следовало торопиться. Она не знала, что делать. Лихорадочно перебирала один вариант за другим. Мысли путались: девушкой овладевало безумие.

Не выдержала — бросилась в дом, как вниз головой с обрыва.

— Зачем!.. За что!.. Я больше не могу…

Исэ Нобутака сидел на бамбуковой циновке, неловко вытянув больную ногу. В доме было грязно. Пахло зверем, потным телом, кислой едой. Похоже, самурай давно не мылся. Он исхудал, осунулся. Щеки заросли неопрятной, клочковатой бородой. Объявись он сейчас на Утине, зайди в представительство клана Сацума, где еще недавно делал блестящую карьеру, — никто не признал бы прежнего, гордого, щеголеватого Исэ во вшивом оборванце.

Увидев Пин‑эр, он задрожал всем телом.

— Ты!.. Ты явилась…

Они смотрели друг на друга, словно в зеркало. Месть пожирала обоих. Ину-гами, посадив двух людей на единую цепь, тащил и мстителя, и жертву к краю пропасти. Оказывается, настигать — ничуть не легче, чем удирать. Битвы с одержимыми изнурили Пин‑эр, превратив в жалкое подобие человека. Близость к адской шкатулке ничуть не меньше измучила самурая.

Пес-призрак умирал от голода. Он хотел есть. Он ел, как умел, пускай его и не кормили — подбирая крохи, обворовывая хозяина.

— Я…

— …ты!..

Похожи на бродяг, подонков, изгнанников, мужа и жену, связанных общим преступлением, Пин‑эр и Исэ не должны были встречаться до кончины одного из них. Но судьба распорядилась иначе.

— Я умоляю… простите меня!..

Девушка ползла к самураю на коленях. Протягивала руки, бессвязно лепеча извинения. Чего хотела? На что надеялась? — Будда милосерден, он и грешнику в ад кинет спасительную паутинку…

Она едва успела увернуться. Исэ запустил в нее костылем, промахнулся — костыль лишь краем зацепил плечо — и ухватил заветный мешок за горловину. Взмах, и импровизированная дубина чуть не размозжила Пин‑эр голову. Рассудок подсказывал, что это — лучшее решение. Быстрая смерть — предел желаний.

Но тело хотело жить.

Мешок с силой ударился о сосновые доски пола. Раздался глухой звук, словно в недрах мешка таился большой камень. И следом за ним — слабый щелчок. Казалось, открылась металлическая защелка. Если в мешке и скрывался ларец, его было не так‑то просто разбить вдребезги.

Взвизгнув, как испуганный щенок, Исэ разжал пальцы. Прижавшись спиной к стене, кусая губы, самурай видел, как из мешка ползет сизый туман. Он мало-помалу оформлялся в ину-гами. Пес мотал головой, переводя взгляд с хозяина на добычу.

Ну и ладно, подумала Пин‑эр. Ну и пусть. Сколько можно бегать? Ей ничего не было жаль. Ничего и никого, даже себя. Как же ты выпускал пса на охоту, самурай? — если ты боишься его больше, чем ненавидишь меня…

Приблизясь к японцу, ину-гами стал тереться об него. Так делает кошка, выпрашивая ласку. С каждым движением часть пса исчезала в теле самурая. Исэ не шевелился. Глаза его сверкали самоубийственным восторгом. Он хотел этого. Мысленно он приказывал собаке поторопиться — давай! Ну же!..