Механизм жизни

— Отправляйтесь в Гренландию, — с невозмутимым видом предложила Маргарет. — В наш майорат Тырвен. Вся тамошняя растительность — целиком в вашем распоряжении. Карликовая береза, лишайники, голубика… И много-много тюленей. Когда отцу слишком надоедают родичи, он приглашает их на охоту — в феврале месяце. Посидим, мол, у ночного костра, побродим по леднику, звездами полюбуемся. Слыхали? У нас зимой даже спирт замерзает! На полгода хватает — ни одного надоеды…

Молодые люди рассмеялись, восстанавливая нарушенный было мир. Девушка отошла от каменного зубца и шагнула туда, где, за еще одним рядом ограждений, внизу находился круглый дворик башни. Он не пустовал. Весь центр занимала странная конструкция из рычагов, кронштейнов и шестерней, в середине которой блестела сфера из серебристого металла. Не менее дюжины работников суетились вокруг, прикрепляя все новые детали.

Все это напоминало хранилище яйца арабской птицы Рух.

— Вначале я думал, что сие будет летать, — удрученно молвил Эрстед-младший. — Нечто вроде управляемого шарльера с трубой, как у пироскафа. Но дядя объяснил мне, что пока ни один движитель, ни паровой, ни электрический, не способен обеспечить устойчивый полет. Теперь я полагаю, что данный объект предназначен для плавания.

Девушка оживилась.

— Подводная лодка? Батюшка считает, что морские державы должны подписать конвенцию, запрещающую использование подводных кораблей для войны. Зато для науки такая лодка бесценна. Ничего, гере Эрстед! Когда-нибудь мы узнаем и этот секрет!

— Секрет… Нагородили наши уважаемые родители секретов! Не жизнь, а древнеримские катакомбы…

— Ты преувеличиваешь! — раздался сзади веселый голос. — Просто катакомбы, дорогой мой Андерс, надлежит исследовать постепенно. Не торопись, и всюду успеешь. Кстати, я тебя опять разочарую. Это — не подводная лодка.

Молодые люди обернулись. Увлечены беседой, они не заметили появления на башне новых гостей.

— Такой проект действительно был, — продолжал Андерс Сандэ Эрстед-старший, раскрасневшись от подъема по лестнице. — Но его величество зарубил сей замысел на корню. Именно по причине его неблагородства. Так вот, насчет тайн. Мсье Шевалье как раз начал рассказывать о своей поездке в Россию…

В этот миг на каменную площадку ступил и Огюст Шевалье. Поклонившись, он невозмутимо поинтересовался:

— Мне надлежит повторить все с начала?

— Петербургский эпизод опустим, — смилостивился Эрстед-старший. — Что там интересного? Ничего, включая заседание филиала Общества в высочайшем присутствии…

— Что тоже, признаться, выглядело тоскливо.

За эти годы Огюст Шевалье поездил по свету. Он даже умудрился побывать за океаном, в Канаде и Северо-Американских Штатах. Работа у Эрстеда оказалась хлопотной, что француза ничуть не огорчало. Плохо было лишь с учебой. В Копенгагенском университете допотопных животных изучать отказывались, не веря в само их существование. Оставался Париж, где Шевалье сдал экстерном за два курса.

Однако дальше дело застопорилось.

Древние монстры с горькой укоризной глядели на Огюста из музейных витрин. Однако в Париже ему хватало иных забот. В каждый свой приезд он обходил математический Олимп, пытаясь добиться публикации работ Эвариста Галуа. Господа академики обещали, сочувствовали, но дело замерзло намертво. Иные светила, из Германии и Англии, даже слышать не желали о статьях какого‑то «мальчишки».

Шевалье недоумевал: это глупость — или нечто худшее?

— А что говорят там? — спросил Эрстед-старший. — Они‑то уж точно должны знать: как и когда…

— Говорят, — отмахнулся Огюст. — И как, и когда. Просто я всякий раз забываю по возвращении, что именно. Я же вам объяснял: Механизм, системы защиты… Я даже не помню, скоро это произойдет или через пятнадцать лет.

— Жаль.

— А мне‑то как жаль! Впрочем, это событие могло еще не стабилизироваться…

— То есть? — не понял Эрстед.

— Ну, потомки утверждают, что для обитателей хроносектора точные даты событий стабилизируются не сразу. Я, к примеру, уверен, что видел стариков Галуа у гроба сына, а мэр Бур-ля-Рена готов биться об заклад, что отец Эвариста умер за три года до того. Вот мсье Торвен поет про чижика-пыжика… А мне в Петербурге сказали, что эту песенку сочинили буквально на днях.

— Вы шутите, Огюст?

— Ничуть. В ней смеются над студентами Императорского училища правоведения, а оно всего месяц назад открылось на Фонтанке. Но, право слово, я не удивлюсь, если лет через сто всем будет доподлинно известно, что училище открыли не в 1834‑м, а скажем, в 1835‑м.

— Вы верите этому?

— Не знаю. Очень уж похоже на розыгрыш. — Шевалье нахмурился. — Хотя, с другой стороны, время — капризная материя. «С историей можно позволить любые вольности при условии, что сделаешь ей ребенка». Знаете, кто это сказал?

— Потомок? — предположил Эрстед.

— Дюма! Простите, мадмуазель Торвен, этот Дюма все свернет если не на кулинарию, так на сальности… Ну что, мне продолжать?