Мехлис. Тень вождя

Неэффективность предпринятых государством мер подтверждает и уголовная статистика тех лет. Число преступлений все время росло, несмотря даже на то, что в условиях послевоенного голода власти пошли на беспрецедентное ужесточение законов — по указу от 4 июня 1947 года максимальный срок заключения за хищение социалистической собственности составил 25 лет. Число осужденных к лишению свободы на срок свыше 10 лет в 1947 году выросло по сравнению с предыдущим годом в 100 (!) раз, а в 1948 году — еще в 3,8 раза. За хищение хлеба к концу 1947 года в тюрьмах и лагерях оказалось примерно 380 тысяч человек. Среди них очень большую долю составляли женщины и подростки, что прямо свидетельствует о том, что преступления совершались именно на почве голода. Сбить эту волну могла только разумная экономическая политика, но никак не уголовные и административные меры, включая ужесточение госконтроля.

Однако все более впадавший в кризис сталинский режим отвечал привычно — «закручиванием гаек». Обществу, пытавшемуся с победой над фашизмом стать хоть чуть свободнее, раскрепощеннее, власть недвусмысленно давала понять: надежды на либерализацию безосновательны.

Не случайно, придя к руководству министерством, Мехлис стал освобождаться от тех, чей политический облик вызывал хоть какое-то сомнение. За три года только из центрального аппарата по этим мотивам было уволено более 60 человек. Формулировки при объяснении причин увольнения воистину заставляют вспомнить печальной памяти 30-е годы: «скрыл пребывание в 20–23 гг. в молодежной анархистской организации», «сестра врага народа», «работал в аппарате Ежова» и т. п. Охранительные тенденции, так проявившиеся у Льва Захаровича на заключительном этапе войны, получили дополнительный стимул в обстановке второй половины 40-х годов.

В соответствии с постановлением Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) от 28 марта 1947 года, подписанным Сталиным и Ждановым, в министерствах и центральных ведомствах создавались так называемые суды чести, которые должны были рассматривать «антипатриотические, антигосударственные и антиобщественные поступки» управленцев, если они не подпадали под уголовное преследование. Назначение судов чести, как объявлялось официально, состояло в содействии делу воспитания работников государственных органов в духе советского патриотизма, поддержания чести и достоинства советского работника. В действительности «патриотизм» в сталинско-ждановском понимании противопоставлялся «низкопоклонству перед Западом» и «космополитизму», и удар наносился по интеллигенции и части управленцев, попытавшихся мыслить и действовать шире десятилетиями навязываемой политической властью двухполюсной модели мира — «свои» и «чужие».

В стране развернулась шумная пропагандистская кампания. Люди старшего поколения хорошо помнят фильм «Суд чести», поставленный по пьесе Александра Штейна. Свой талант актеры Сухаревская и Переверзев, Чирков и Самойлов тратили на воплощение на экране фальшивой истории о том, как советская женщина — научный работник за флакон французских духов выдает секрет важнейшего изобретения. Константин Симонов откликнулся на тему продажности ученых пьесой «Чужая тень» (за что позднее порицал себя).

Суды чести оказались вовсе не безобидными. В Министерстве Вооруженных Сил СССР по вздорному обвинению в передаче вчерашним союзникам-англичанам чертежей торпеды была осуждена группа заслуженных адмиралов во главе с Н. Г. Кузнецовым, причем суд «чести» очень быстро трансформировался в суд уголовный, закончившийся для большинства подсудимых реальными сроками заключения. В Академии медицинских наук ученых Н. Г. Клюеву и Г. И. Роскина безосновательно обвинили в связи с американской агентурой и передаче ей открытого метода борьбы с раком и полученного в результате экспериментов лечебного препарата. Официальная пропаганда тут же избрала их в качестве показательного объекта для широкой кампании осуждения (они-то и стали прототипами героев фильма «Суд чести» и пьесы «Чужая тень»).

Подобный орган «правосудия» Мехлис, не замедлив, учредил и в своем ведомстве. В письме, с которым в январе 1948 года он обратился к членам коллегии министерства, обращалось внимание на необходимость усиления воспитательной работы с контролерским составом, в политическом просвещении предлагалось «усилить вопросы истории международных отношений, темы по проискам иностранных разведок». 6 февраля он выступил с докладом на совещании членов коллегии и партийного комитета МГК СССР, обсудившем постановление Оргбюро ЦК, к подготовке которого Лев Захарович, как член ОБ, имел прямое отношение, — «О мероприятиях, проведенных министерствами авиапромышленности и электропромышленности в связи с закрытым письмом ЦК ВКП(б) о деле профессоров Клюевой и Роскина». Моральная экзекуция ученых-медиков продолжилась и на общем собрании коллектива. Квалифицировав их поступок как прямое предательство, Мехлис недвусмысленно заявил: «Можно не сомневаться, что если в нашей среде найдется сорная трава, мы вырвем ее с корнем».[187]