Мехмед Синап

Он сидел на софе с длинным чубуком в руке, поджав под себя ноги, опираясь на мягкие, расшитые канителью подушки, и ждал ответа своего доверенного. Глаза его метали искры. Его желтое, как воск, лицо под пестрой чалмой, с наморщенным лбом и стиснутыми челюстями, казалось неподвижным и испуганным, но сдержанно строгим.

— Падишах думает о вас денно и нощно, а вы ему роете яму, — прибавил он, спустив на пол одну ногу и выколотив трубку. — Пора нам свести счеты, выяснить, кто сват, а кто кум!

Эти слова смутили Метексу; он понурил голову и ничего не ответил. Замолчал и Кара Ибрагим. После нескольких минут молчания Дели Софта выпрямился и отчеканил, глядя на Кара Ибрагима:

— Ибрагим-ага, ты что, смеешься или с ума спятил? Зачем ты грозишь Метексе и пугаешь его? Говори скорей, что случилось и что нам нужно делать?

Кара Ибрагим сказал, что всякий находит то, что ищет, и кто виноват, того постигнет кара.

— Да в чем дело? — нетерпеливо допытывался Дели Софта.

Кара Ибрагим вынул из-за пояса сложенный вчетверо лист бумаги, развернув его, продолжал:

— Я нынче получил вот это письмо султана о делах разбойников, которые, как я и раньше слышал, напали на чифлики по Марице. Как же вы мне не сказали, что в моей нахии имеется такой народ?

Голос его дрожал. Он не мог поверить, чтобы на стройном здании государства могла появиться малейшая трещина и чтобы его покой, который он считал безмятежным, покой султанского чиновника, мог быть потрясен дерзкими разбойниками, да еще в его нахии. Что теперь скажет о нем вали-паша[20]?

— Вы, как верные сыны падишаха, должны были сообщить мне об этих негодяях, чтоб шкуру с них спустить!

— Да, эфенди[21], они стоят того, чтобы их посадить на кол! — решительным тоном подтвердил Дели Софта.

Метекса и Дели Софта знали о подвигах Синапа в последние два года, но прикинулись удивленными и даже обозленными. Кара Ибрагим, как представитель власти, имел основания выходить из себя; но ни у Дели Софты, ахрянина, ни у Метексы, болгарина из райи, не могло быть его усердия, тем более что в отрядах Синапа равно участвовали и помаки, и райя.

— Вот, — сказал в заключение Кара Ибрагим, — вот что говорится в письме паши. — Руки Кара Ибрагима дрожали от волнения, когда он читал слова фирмана: «Согласно письменным донесениям, только что представленным в мой султанский диван...» Это были подлинные слова падишаха, наместника пророка и отца правоверных, звучавшие в ушах его трубным гласом.

Его мучили угрызения: ведь он оказался дурак-дураком и своей нерадивостью наделал хлопот падишаху! Ему чудился гневный распекающий голос вали-паши: «Как ты мог, сукин сын, открыть ворота смуте и огорчить того, кто дал тебе хлеб? Не в числе ли ты султанских недругов, тайно роющих могилу монархии?»

Он вздрогнул, словно защищаясь от удара, потом спокойно потупил глаза и углубился в письмо.

Оно было длинно и плохо написано. Кара Ибрагим вполголоса перечитывал маловажные места, напирая главным образом на факты.

«В то время, как разбойники были рассеяны, некоторые части их двинулись в сторону Софии. Их вожаки Синап и Дертли Мехмед были окружены и потеснены войсками султана, следовавшими из Пирдопа и Златицы, которые им нанесли большие потери и преследовали их безостановочно».

Кара Ибрагим треснул кулаком по софе и, побагровев, закричал:

— Синап! Дертли Мехмед! Что ты скажешь, Дели Софта?

— Да что сказать, эфенди? Явное дело, зло не ограничилось нашей округой, а ширится по всему царству.

— Что так, то так, — с готовностью согласился Кара Ибрагим. — Но смотри ты, кто главные смутьяны: Синап, Дертли Мехмед — один из Доспата, другой из Чечи!

Дели Софта видел, что дело действительно не на шутку, и уж не глядел так дерзко на Кара Ибрагима. Кара Ибрагим продолжал:

«Дополнительными сообщениями оттуда устанавливается, что некоторые беглецы — остатки разбойничьих шаек, — встречаясь с отдельными отрядами султанских войск, ввязывались в кровавые стычки».

— Видите, как обстоит дело! Да ведь это бунт, настоящий бунт! Просто не верится!

Кара Ибрагим выронил письмо, в глазах у него заметались красные точки. Он силился отогнать от себя мысли о той поре, когда он в качестве наемника Пазвантоолу сталкивался с войсками султана; он искренно верил, что ничего подобного не было, что это сон, а вот то, что пишется в письме, — живая истина, очевидная и бесспорная опасность, пугавшая и его самого.

Трудно было узнать что-нибудь определенное из всего этого султанского бреда, из которого выходило, что разбойники уничтожены, но в то же время здесь был призыв к населению организоваться для борьбы с опасностью.

То, что слава Синапа пошла так далеко и достигла ступеней великого дивана, не могло не изумить троих верных слуг падишаха. Вчерашний овчар, которого Метекса лупил палкой за дерзости и мелкие кражи, оказался врагом султана! Или этот Дертли Мехмед, сын пастуха!

Кара Ибрагим два раза прочел место, где говорилось о подвигах обоих бунтовщиков.