Мекленбургский дьявол

Впрочем, касается это только своих. Тяжелораненым татарам или ногайцам в лучшем случае помогут отойти в мир иной без мучений. Если же ранение легкое или просто оглушен, то тут как судьба распорядится. Могут и прибить, чтобы не тратить время, но большинство все же милуют. Тех, кто побогаче, выкупят родственники, а иных и прочих ждет весло на галерах или же дворяне из эскадрона Бобрищева в холопы заберут.

К слову, казаки, которые при деньгах и зажитке, их еще, в отличие от бедняков-гультяев, называют домовитыми, невольничьим трудом совсем не брезгуют. Некоторые из них, как я посмотрел, живут ничуть не беднее моих бояр и ясыря имеют не меньше, чем те холопов.

Во-вторых, после большой победы нужно, хочешь не хочешь, устроить торжество. Молебен отслужить, благо под боком есть целый митрополит, заодно пожертвовав на церковь. Отличившихся, опять же, наградить, да так, чтобы никого не обидеть и тем самым поощрить к будущим свершениям.

Пока высокопреосвященный владыка с клиром отслужил торжественную литургию, во дворце паши спешно готовили угощение. Ничего сверхъестественного, разумеется, так – выпить и закусить уставшим людям. Но поскольку пока шло сражение, все успели нагулять аппетит, харча потребовалось немало.

Расположились все за грубо сколоченными столами, лишь для меня, по обычаю, поставили отдельно небольшой столик и накрыли его, за неимением скатерти, первым попавшимся куском ткани.

По правую руку отвели место для Дайчин-Хошучи. Все же он тайша и сын самого главного калмыцкого хана, или как там у них это называется. В общем, хоть и неровня, а какой-никакой божий помазанник. К слову, пока шло молебствие, Дайчин вел себя более чем прилично, стоял с постным выражением на хитрой физиономии в сторонке и не отсвечивал.

По левую руку усадили митрополита Серафима. Тот, правда, пытался уклониться от чести, но ему было сказано не умствовать, пока чего не приключилось, и владыка смирился. Воеводы и прочие начальствующие лица расположились кто где смог. Еду и напитки разносили ясырки, но мне и моим гостям, разумеется, подавали стольники.

– Ну что, господа, за победу! – поднял я на правах хозяина первый тост.

– Слава! – заорали, поднимая полные кубки, стрельцы.

– Виват! – дружно пролаяли мекленбуржцы.

– Любо! – поддержали их казаки.

Вино, надо сказать, было отменным. Начали мы с белого. Крым вообще прекрасное место для виноделов, и это ремесло здесь процветает. Здешние сладкие и сухие мускаты будут в мое время очень хороши, особенно если подняты из подвала и хорошо охлаждены, а пока они никому не известны, да и не факт, что их уже делают, но…. Просто божественный вкус. С приятной кислинкой, свежим, чистым вкусом, напоенным щедрыми ароматами цветов и южных фруктов. Недаром я еще в первые дни после захвата Кафы приказал отправить в Москву как можно больше вина. И для собственного, так сказать, потребления и, конечно же, для патриарха.

Дело это куда более важное, чем можно подумать. Православное причастие надо проводить виноградным вином, причем из красного винограда. А его у нас практически не выращивают. Даже в Астрахани пока только белое. Вот и приходится тратить серебро и золото на импорт.

Выпили мы дружно, разве что Серафим лишь пригубил из своего кубка, и тут произошло первое из событий, резко изменившее мои планы. Во дворик, где мы собрались, ворвался неизвестно где пропадавший до сих пор Рожков и, протолкавшись к моему месту, ни слова не говоря, повалился в ноги. Все это было так необычно, что все присутствующие с удивлением уставились на него, перестав болтать или есть.

– Не вели казнить, надежа-государь! – немного, как мне показалось, театрально воскликнул боярский сын.

– Не буду, – милостиво отозвался я, с сожалением откладывая в сторону кусок жареной баранины.

– Недоглядел, милостивец, уж прости меня горемычного, – продолжал блажить толмач.

– Говори, – велел я.

– Не по собственному хотению, а токмо…

– Да говори же, собачий сын! – первым не выдержал Мишка Татаринов.

– Не знаю, как и начать, – развел руками Рожков. – В общем, вот!

С этими словами он показал на пришедших вслед за ним ойратов, тащивших на волосяном аркане богато одетого татарина.

– Кто это? – заинтересовался я.

– Вот и я об том же, – сокрушенно вздохнул Рожков. – Еле растолковал этим, кого они поймали.

– Великий хан! – охнул, глядя на пленника, митрополит Серафим.

– В каком смысле? – удивился я.

– Джанибек-Гирей, владыка Крымского юрта, потомок Потрясателя Вселенной, чингизид, – пояснил владыка. – «Повелитель двух материков» и всего Дешт-и-Кипчака. Сын нурэддина Шакай Мубарека Герая и семнадцатый крымский хан из династии Гиреев.

– Да ну на… – слова едва не застряли у меня в глотке, пока я переводил ошарашенный взгляд с главы местной церкви на Рожкова, а потом на хана и обратно.

Между тем тот успел выпрямиться и принять более достойный вид, и сразу стало понятно, что перед нами и впрямь местный властитель и потомок самого Чингисхана.

– Неужто правда? – полез вперед Татаринов, как бы желая потрогать знатного пленника и убедиться, что это не мираж.