Мексиканка

Это не алкоголь, потому что запаха нет, но Салли достаточно короткого взгляда, чтобы понять, что мама уже приняла – у неё опускаются уголки губ и вечная деланая улыбка оплывает, как будто земное притяжение берёт верх над нервозностью. Значит, мама скоро начнёт медленнее отвечать на вопросы, а через полчаса ляжет спать.

Зачем вообще закрываться в кладовке. Зачем делать вид, что не пьёшь. Зачем делать вид, будто интересуешься дочерью. Зачем делать вид, что папа живёт дома. Зачем постоянно покупать новые кресла. Зачем каждый месяц выбрасывать кухонный стол и покупать новый – такой же, только оранжевый. Зачем каждый день наводить порядок в доме, где слишком мало людей, чтобы развести бардак.

Когда она в первый раз побывала у Дары, ей бросилось в глаза именно это: потёртые спинки стульев, царапины на письменном столе, разводы на зеркалах. Она зашла в его комнату, он включил свет, она проследила за его рукой и увидела, что на стене вокруг выключателя тёмное пятно – след множества прикосновений его ладони. На несколько секунд ей стало неприятно, а потом стало уютно, как никогда: пятно означало, что в этом доме точно кто-то живёт. Если бы она записывала всю свою жизнь прозой, как это делает Дара, то в предыдущем предложении она бы написала слово «живёт» курсивом: действительно живёт.

И в самом деле: зачем заставлять робота постоянно вытирать за тобой. С таким же успехом можно проветривать комнату после каждого выдоха.

Дара включил свет, Салли обняла его сзади и прижалась лбом к его плечу. Ей хотелось, чтобы со временем на его теле появились её следы – как на протёртом диване. Наверное, он бы нашёл сравнение получше.

Она спросила, зачем в своих текстах он поменял их местами: якобы она была из бедной семьи, а он из богатой. Дара ответил, что не знает. Подумал и добавил, что иногда проще показать правду, написав, всё наоборот. В ответ на непонимающий взгляд он помычал и сказал, что можно долго ощупывать своё лицо, а можно набраться духу и заглянуть в зеркало. Будет виднее, хотя всё будет наоборот.

Салли по-прежнему не было ничего понятно, но она решила додумать эту мысль потом, тем более, что на язык попросилась шутка.

Она спросила Дару, часто ли он щупает себя или смотрится в зеркало. И не может ли он ей это сейчас продемонстрировать.

Дара рассмеялся, будто его пощекотали. Салли почувствовала тепло внизу живота.

Это становилось для них прелюдией. Салли отпускала колкость, Дара смеялся, они начинали целоваться – единственный из всех людей он не вспыхивал, не огрызался в ответ, не пытался поставить на место, а смеялся – причём будто бы и над её словами и над собой тоже, как если бы его обхитрили в настольной игре.

Иногда он начинал подыгрывать, рассказывая какие-то глупости. Тогда она тоже начинала смеяться. Иногда становилось так смешно, что Салли вскидывала голову, а он, уличая момент, начинал целовать её в шею.

Он бы мог просто попросить, она бы отвела волосы и дала себя поцеловать. Он мог бы молча поднять её подбородок, она бы подчинилась. Но он выбирал момент, чтобы поймать её врасплох. Будто тоже совершал взлом.

Так было всегда, кроме самого первого раза – тогда он просто поцеловал её без разрешения. Так и поступил бы грубоватый немногословный парень, каким Дара старался казаться, – атлет с вечным футбольным мячом в руках и другим футбольным мячом вместо головы. Когда же они стали встречаться, Дара разрешил себе быть собой – стеснительным, ненастойчивым, нежным – и потому начал смущаться и выискивать предлоги, чтобы положить ей руку на талию или поцеловать в висок.

Иногда Салли это забавляло и она не упускала случая пустить шпильку.

Вера бы, наверное, сказала, что язвительные шутки – это единственный способ, которым Салли может проявить эмоции. Вера бы также сказала, что Салли пора научиться взаимодействовать с людьми по-другому. Как будто взаимодействие с людьми это что-то вроде игры на фортепиано. Возможно, Вера была права.

Вера говорила разумные вещи, но Салли не могла верить людям, у которых красивые лица. У Веры был тонкий длинный нос и большие глаза. Она улыбалась тонкими губами, и улыбка у неё была приятная, но настолько приятная, что Салли поневоле вспоминала уроки геометрии, кривые третьего порядка и фигуры Лиссажу.

Понаблюдай за собой, говорила Вера. Ты даже если ногой ударишься о тумбочку, то пошутишь. А не придумаешь удачной шутки – промолчишь.

– А надо как? – спросила Салли.

– Не «надо». Можно. Можно заплакать. Можно крикнуть.

– И матерно можно?

– Можно и так. Если хочется.

– Окей, я порепетирую. Полчаса после обеда буду бить ногой по тумбочке и кричать «Сука! Сука!».

– Вот видишь, – сказала Вера. – Ты отшучиваешься.

Салли не нашлась, что ответить остроумного и промолчала.

Вера моргнула и сменила тему. У неё были большие, слегка выпученные глаза и она часто моргала, будто ставила точки в конце предложений, даже если предложения вопросительные.

– Значит, не хочешь быть робопсихологом? – спросила Вера и моргнула.