Меланхолия

— Не мели чепуху, молокосос! — сердито посмотрел на него старый Казюк, и мальчишка умолк.

«Осень на исходе. Колонии разделены...» — рассуждал апликант, слушая эти разговоры, и неотступная печаль последних дней все больше не давала ему покоя.

В самом плохом, почти кризисном настроении, под промозглым ветром, плелся апликант домой. Следом шли работники: Казюк, самый надежный из всех, тащил на плече треногу с привинченным теодолитом («квакшой», как он говорил).

Перешли по валунам шумную речушку. Затем обошли каменные кучи на межах и густые заросли можжевельника, темно-зелеными купами подступавшего к самой околице.

Вечерние сумерки уступили место непроглядной темени; со всех сторон доносились лай собак и блеяние загнанных в сарай овец...

«Разделены, разделены... Делайте, как лучше,— говорил непременный во время распределения земли и опять возвращался к воспоминаниям об охоте в лесах Костром­ской губернии, откуда сам был родом.— И вот разделены, разделены... Как теперь будут разживаться эти несчастные шляхтичи?..»

Он шел по улице, подавленный своей тоской, и знал, что вечером под патроновы полечки и кадрили настроение его совеем испортится и захочется долго-долго стоять в саду под осокорем.

Улица не радовала.

Вдруг неожиданно со двора Сымончихи, как мяч, выка­тилась муругая мордастая свинья, а за нею с закруткой, рассвирепевший и напуганный, мчался Франек. Оттуда же, со двора, неслись душераздирающие бабьи вопли:

— О боже мой, боже! О боже мой, боже!..

«Что это? Убивают кого-нибудь, режут? Убили?» — невольно каждый задал себе эти страшные вопросы.

«Кто-то из детей померз, — решил апликант.— Но по малышам здесь так громко не плачут... Видно, горе по­серьезнее».

А баба причитает и причитает. Причитает страшно, жутко...

Накинув свитки, схватив шапки, выбегали люди. Мча­лась на крик в своей расстегнутой блузке толстая шепе­лявая хозяйская Стефания.

Апликант поспешил к хате Сымончихи. В пустом тем­ном сарае, возле стены, склонившись над чем-то, словно над покойником, выла Сымончиха.

Свинья, тяжело дыша, с визгом пронеслась через двор. Франек с поломанной палкой, еле переводя дух, подошел к апликанту.

— Что это мать причитает?

— Свинья нитки погрызла...

А хозяйская Стефа, высмотрев все, что нужно, проше­пелявила:

— Чахоточная нитки на кросна только кончила сновать, развесила сушить, а свинья их изжевала и кое-где порвала...

— И все?..— спросил апликант.

— Вон она и подсчитывает,— словно оправдываясь, что новость не бог весть какая, ответила Стефания. И за­смеялась со своей вечной слюной на губах.

Сымончиха вышла из сарая, сжимая в худых руках перед высоким своим животом изжеванные нитки — губки две-три, основанные на кросна еще днем. Она чуть жива, вид у нее такой, будто она только что похоронила самого доро­гого и любимого человека; судорожно и бессильно всхли­пывая, ни на кого не глядя, согбенная, она медленно шла через двор по вонючей грязи к развалившемуся крыльцу.

Апликант с испорченным настроением вернулся домой. Хозяйка в это время зажигала лампу и со смехом рассказывала патрону о случившемся. Из-за дверей выглядыва­ли Казюк и какие-то женщины. Все хохотали, но громче всех — старый Казюк. Он никак не мог откашляться и вытереть слезы. Смеялись за переборкой и девчата.

Апликант о чем-то подумал и тоже рассмеялся.

Когда землемеры ужинали, патроново «прошу», кажется впервые не осталось без внимания с его стороны. «И дейст­вительно, почему бы не согреться после такой работы? — рассуждал он.— Что я все горюю, как та Сымончиха?..» Когда же приятное тепло разлилось по всему телу, его словно сам дьявол дернул похвалиться, что ему... хорошо и весело.

Поужинав, патрон заиграл полечку. Девчата, толкая друг дружку, пришли в комнату землемеров и танцевали сколько хотели, совсем не стесняясь апликанта. И когда кто-то ущипнул Михасю, даже посмотрели на него. Патрон под­мигнул ему и сказал, перекидывая гармонь на другое ко­лено и нагнув голову:

— Браво, браво, «пан Тадеуш»! Что панна, что Ганна...

Апликант на это не очень рассердился; лишь подумал: «Чему верит старый циник...»

Однажды, поздно укладываясь спать, в табачном дыму в пыли, поднятой танцами, он случайно уронил из кармана фотографическую карточку; возле кровати стоял ящик, и он бросил карточку туда.

— Всё тлен...— пробормотал он под одеялом и улыбнулся: то ли удирающая свинья пробежала перед глазами, то ли еще что-то...

Мелькнуло в голове: заброшенный, опустевший сад, шу­мящий мокрый осокорь...

И на том сладко уснул.

Переводчик Л. Соловей.

Примечание

* Патрон - главный землемер, апликант - практикант.