Мелье

Биографы Мелье, не насытившись нищими событиями внешней жизни, в поисках умственных вех, жадно изучили то, что иногда называют «библиотекой Мелье»: список упомянутых и цитируемых им авторов. Каталог получается не маленький, весьма разнообразный. Он говорит об образованности, необычной и даже недопустимой у обыкновенного кюре. Мелье, безусловно, слишком много читал, в том числе и такое, чего при его сане никак не надлежало читать. Но каталог не дает права и называть его эрудитом. Многое, что должен был знать человек начитанный, вдруг странным образом отсутствует в его ссылках.

Но тому есть два объяснения. Конечно же, в героическом самообразовании сельского кюре поистине неминуемы были неровности, огрехи и пустоши. Прочел он много, но, видимо, и прошел, не подозревая, мимо иных алмазных россыпей. Но почему надо думать, что в цитатах и сносках отражен круг его чтения? Вот уж чему никто не учил его, так это премудростям кавычек и подстрочных примечаний. Исправно, слишком исправно и слишком обильно он оформил рукопись только библейскими священными текстами, привлекая их, как и полагалось в писаниях и речах духовенства, нередко даже не по смыслу, а по созвучию, по натяжке. В «Завещании» столько ссылок на Ветхий и Новый завет, на пророков, отцов и учителей церкви, как в заправском богословском трактате, и ни одна из них, решительно ни одна, автору ни к чему — вроде как оратору, привыкшему вставлять через каждые несколько слов «так сказать». Научили Мелье смолоду, несомненно еще в семинарии, обильно поминать и античных авторов. Он из них держал в голове многое, видимо, наизусть. Ссылки на христианские и античные источники сделаны по принятой форме, исправно. Но вот ссылками на новых авторов в ту эпоху вообще пренебрегали, а Мелье — в особенности. Цитаты — не только что без кавычек, но в большинстве весьма неточные, вероятно на память или отложив в сторону прочитанную книгу. А уже в примечаниях бог весть что окажется: иногда заглавие без автора, иногда автор без заглавия, страница то указана, а то и нет.

Остается впечатление, что Мелье и в голову не приходило демонстрировать, как в добропорядочной кандидатской диссертации, «использованную литературу и источники». Он прочел бесконечно больше, чем упомянул. Всю жизнь он читал книги — чтобы думать, а не чтобы цитировать.

Навряд ли он их и коллекционировал. Просматриваешь сноски к «Завещанию» и словно видишь, как снимает он с полки ту или иную из немногих почему-либо полюбившихся или просто прижившихся в его комнате книг. Большинство оставило следы лишь в созревании мысли. Иные, впрочем, несли на полях — и это заменяло вообще в XVIII веке выписки или конспекты — пометы, реплики, раздумья. Лишь одна такая книга с полки Мелье была занесена впоследствии в руки просветителей. Это трактат Фенелона «О существовании бога» (1718), снабженный обильными замечаниями Жана Мелье. Наряду с «Завещанием» Мелье распространялись и списки этих замечаний, иногда на экземплярах книги Фенелона. Один такой экземпляр имел у себя Гельвеций; еще позже Сильвен Марешаль даже рекомендовал читателям своего «Словаря атеистов» знакомиться со взглядами Мелье по этим возражениям Фенелону.

Таким образом, даже самыми тонкими филологическими приемами мы не можем наверняка решить, каких авторов Жан Мелье не читал. Поэтому никак не обойтись обзором тех, кого он безусловно читал, а придется рассказать и вообще о главном водоразделе идей его времени. Не так, так этак, не сам, так от кого-либо, Мелье знал все это, был и в самой сердцевине и на самом переднем крае современности.

Из античных авторов более всех Мелье запомнил тех, у которых встретил рассказы о золотом веке, — Лукреция, Вергилия, Овидия; у кого встретил затерянную среди всего прочего идею коммунистической общности и полного равенства, как Платона и Сенеку. Ему очень запомнился и понадобился материализм Лукреция, антихристианизм Лукиана. Для исторических примеров и имен он обращался к Тациту, Титу Ливию. Упоминает Мелье кое-кого из средневековых церковных писателей, а из светских — Филиппа де Коммина, премудрого министра, дипломата и историографа царствования Людовика XI.

Из авторов XVI века он, видимо, знал, однако прямо не поминал «тираноборцев» времен религиозных войн; но более всего, может быть, на первом месте среди всех с почтением цитируемых авторов называл он Монтеня. «Опыты» Монтеня импонировали ему глубокими религиозными сомнениями, он знал эту книгу вдоль и поперек; а еще больше авторитету Монтеня ошибочно посодействовал в его глазах тот факт, что в собрании сочинений Монтеня в 1727 году был впервые опубликован приписанный Монтеню текст сочиненного еще в середине XVI века «Трактата о добровольном рабстве». Действительным автором его был Ла Боэси. Идеи этой удивительной книги были особенно близки, особенно по душе Мелье. Некоторые фразы «Завещания» почти прямо повторяют соответственные положения Ла Боэси.