Мелгора. Очерки тюремного быта

Зона ещё спала, только в столовой светились окна, а из широко распахнутых дверей валил пар — готовили завтрак.

Зек плёлся рядом, поддерживая руку и бормоча:

— Я, гражданин доктор, в натуре, сам с нар навернулся. Спал, и шмякнулся на цементный пол. Ну как дитя! И аккурат плечом угодил!

— Да мне-то, какая разница, — отмахиваюсь я. — Пусть «кумовья» разбираются, кто и за что тебе руку выкрутил…

Через час, вправив вывих, наложив гипсовую лангету, и поручив сонным дневальным пристроить травмированного зека в стационаре медчасти, я вернулся на вахту.

— Ну как? Всё ништяк? — поинтересовался Батов.

— Нормально. Закуривай, — протянул я ему пачку «Примы».

— Эх, ещё неделя — и в отпуск, — попыхивая дымком, сообщил Батов.

В отпуск он уходил неизменно зимой, так и не привыкнув к нашим морозам, и пытаясь сократить таким образом для себя длинную уральскую зиму.

— На Кавказ поеду. Там тепло-о… Атэц ждёт, мать, братья… У меня шэсть братьев, понимаешь? Все люди как люди. Шофёр. Инженер, учитель… Адын я — туремщик!

Вяло, чтоб поддержать разговор, интересуюсь:

— А что ж на родину не переведёшься? Что у вас там, в тёплых краях, зон нету? Или вы всех преступников к нам, в Россию, чтоб за решёткой жизнь мёдом не казалась, сплавляете?

— Да есть на Кавказе турмы. Дэнги нада!

— Какие деньги?

— Болшие. Ну, взятка. Нада взятка в рэспубликанский эмвэдэ давать. Дэсять тысяч!

— Ни фига себе! — удивился я. — Где ж их взять-то?

— У нас на Кавказе все взятки берут. Не понимают, что в России честно служат! Говорят: зачем в русской турма работаешь, если дэнга нэт? В нашей тыща рублей в месяц от зэка иметь будешь!

— Это за что же?

— Ну… у нас, у них, то есть, свиданка — зэк сто рублей начальнику отряда платит. Посылка там. Ещё чего — всё за дэнги. Нэ-эт, я так не могу. Чтобы подлый зэк меня покупал?! Привык в России. Тут харашо, чэстно! Атэц говорит: служи с русскими, сынок. Чэловеком будешь! Он у меня тоже честный. Адевается так: гимнастёрка, сапоги хромовые, фуражка полевая, портупея. Я ему свою форму в каждый отпуск привожу. Атэц у меня седой, с усами. Красивый, как Сталин!

В дежурку вошёл старый прапорщик, прозванный за высокий рост Полтора-Ивана. Он уже с полгода собирается на пенсию по выслуге лет, и таскает за голенищем ялового сапога затёртый номер журнала внутренних войск «На боевом посту». Ничего другого прапорщик отродясь не читал, а в этом номере была статья, разъясняющая порядок выхода на пенсию.

— Вы, доктор, человек грамотный, — обращается он ко мне. — Я что-то вот в этом месте не пойму насчёт льгот… — он суёт мне журнал, тычет пальцем в замызганную страницу. — И чо пишут, чо пишут? Ни хрена не поймёшь. Написали бы прямо: корма для скотины будет мне, как отставнику, колхоз выделять бесплатно, или нет?

Насчёт кормов для скотины пенсионеров МВД в статье действительно — ни слова. Я развожу руками.

— Козлы! — ругает авторов столичного журнала прапорщик, и все в дежурке охотно с ним соглашаются.

— А-а-а!!! — оживает вдруг радиоприёмник на стене, изливая из себя звуки гимна.

Шесть часов утра.

— Вот ведь работа у людей, — сочувственно качает головой Полтора-Ивана. — Только шесть утра, а они уже поют! Это ж, во сколько им на работу вставать приходится?

— Кому? — не понял я.

— Да певцам этим…

— Да нэ встают ани! — объясняет Батов. — Эта магнитофон. Пэсня на нём записана. И когда нада — врубают!

— Не-е… Я по телевизору видел, — настаивает на своём Полтора-Ивана. — Перед ними вот такая штука стоит, — он изобразил руками что-то круглое, — микрофон называется. И хор орёт в него. А по проводам везде слышно!

— Господи… — бормочу я, сражённый железной логикой прапорщика, и ухожу, попрощавшись.

Шагнув за освещённый пятачок возле вахты, проваливаюсь в темноту холодного предзимнего утра. Вместе с ветром вдруг налетел снег, повалил крупными хлопьями, всё гуще, сильнее. Скрывая за белой пеленой колонийский забор, сторожевые вышки, фонари, сделал невидимой Мелгору и безмолвный посёлок.

Я шёл по едва угадывающейся тропинке, и странно было представлять, что где-то там, в сотнях километрах от этой круговерти, есть большие сияющие города, в которых даже такой вот снег идёт не слепящей воющей стеной, а кружится медленно, расцвеченный огнями рекламы и светофоров, падает плавно и торжественно-радостно. И живут в этих городах люди, которые не знают ничего, и слышать не хотят ни о каких зонах, тюрьмах, зеках и часовых…

А ветер всё свистел, нёс волнами снега, засыпая колонию, посёлок, будто пытаясь сравнять их с окрестной степью, чтобы не осталось даже следа от Мелгоры и её обитателей…