– Я вижу, – сказал я, – что нужно особенно бережно относиться к слуху слабого пола, ибо из всех его чувств целомудренно только это[229]
.Я принял вид человека, собирающегося поведать нечто очень важное, а красавица потупилась, словно предвидя, что речь моя заставит ее покраснеть.
– Сударыня, нынче никто не стал бы вешать министра за сказанное им «да» или «нет»; нынче Шатобриан не стал бы мучить Франсуазу де Фуа[230]
; вдобавок ни у кого из нас нет длинной шпаги, чтобы тотчас отмстить любому обидчику. Меж тем в наш век, когда цивилизация развивается стремительно, когда любой наукой можно овладеть за двадцать четыре урока[231], на всем и вся отразилось стремление к совершенству. Посему мы не вправе больше говорить мужественным, резким и грубым языком наших предков. Наша эпоха – эпоха тончайших, сверкающих тканей, элегантной мебели, роскошного фарфора – не может не быть эпохой иносказаний и перифраз. Значит, наша обязанность – попытаться изобрести новое слово взамен комического выражения, которое употреблял Мольер: ведь язык этого великого человека, как заметил один современный автор, слишком волен для дам, почитающих газ слишком плотной материей для своих нарядов[232]. Нынче не только ученым, но и светским людям известно пристрастие греков к мистериям. Эта поэтическая нация сумела окрасить древние предания своей истории в баснословные тона. Волею греческих рапсодов, разом и поэтов, и романистов, цари становились богами, а их любовные похождения превращались в бессмертные аллегории. По мнению г-на Шомпре, лиценциата права, автора классического «Словаря мифологии», Лабиринт представлял собою «обнесенный оградой участок земли, засаженный деревьями и застроенный домами таким образом, что юноша, однажды вошедший в ограду, уже не мог отыскать выход». Перед ним то разбегались в разные стороны, то вновь пересекались многочисленные, но совершенно одинаковые дорожки, меж которых цвели там и сям небольшие рощицы; среди кустарников, колючек и скал обитал зверь, именуемый Минотавром, с которым герою предстояло сразиться. Минотавр же, сударыня, как вы, надеюсь, соблаговолите вспомнить, был самой грозной из всех рогатых тварей, о которых повествует мифология; дабы умилостивить его, афиняне обязались всякий год приносить ему в жертву ни много ни мало пятьдесят невинных дев; зная это, вы, сударыня, не совершите ту ошибку, какую совершил г-н Шомпре, перепутавший греческий Лабиринт с английским садом, и разглядите в хитроумной старинной басне тонкую аллегорию или, вернее сказать, правдивое и страшное изображение тех опасностей, какими чреват брак[233]. Недавние раскопки в Геркулануме окончательно подтвердили нашу точку зрения. В самом деле, долгое время ученые, опираясь на некоторых древних авторов, полагали, что Минотавр был получеловек-полубык, однако на пятой геркуланумской росписи у этого аллегорического чудовища все тело человеческое и только голова бычья, причем не подлежит сомнению, что это именно Минотавр, – ведь над ним склонился сразивший его Тезей. Так вот, сударыня, отчего бы нам, все чаще отдающим дань лицемерию и не дерзающим смеяться так, как смеялись наши отцы, не призвать на помощь мифологию? Ведь, обнаружив, что юная светская дама не умеет набросить на свое поведение тот покров, к какому не преминет прибегнуть дама порядочная, вы не высказываетесь кратко и ясно, как сделали бы наши предки; вы, по примеру многих уклончивых красавиц, говорите: «О да, она очень мила, но…» – «Но что?!..» – «Но она часто поступает– Ах боже мой, – отвечала она с улыбкой, – если нечто существует, не все ли равно, как его назвать – двумя слогами или сотнею?