Мелкий бес

— Да нельзя на улицу, чудак, пойми, — убеждал Рутилов, — ведь тебе же самому в жены брать.

— Ну, пусть на двор выйдут, — сказал Передонов.

— Уж не знаю, право, как же так, — нерешительно говорил Рутилов, — ведь вот, выдумает тоже.]

Рутилов подумал, передвинул шляпу на затылок и опять на лоб, и наконец сказал:

— Ну погоди, пойду, скажу им. Вот-то чудодей! Только ты во двор войди пока, а то еще кого-нибудь чёрт понесет по улице, увидят.

— Наплевать, — сказал Передонов, — но все же вошел за Рутиловым в калитку.

Рутилов отправился в дом к сестрам, а Передонов остался ждать на дворе.

В гостиной, угловой к воротам горнице, сидели все четыре сестры, — все на одно лицо, все похожие на брата, все миловидные, румяные, веселые: замужняя Лариса, спокойная, приятная, полная, — вертлявая да быстрая Дарья, самая высокая и тонкая из сестер — хохотушка Людмила, — и жеманница Валерия, маленькая, нежная, хрупкая на вид. Они лакомились орехами да изюмом, и, очевидно, чего-то ждали, а потому волновались, и смеялись больше обычного, — вспоминали последние городские сплетни и осмеивали знакомых и незнакомых.

Уже они с утра были готовы ехать под венец. Оставалось только надеть приличное к венцу платье, да приколоть фату и цветы. О Варваре сестры не вспоминали в своих разговорах, как будто ее и на свете нет. Но уже одно то, что они, беспощадные насмешницы, перемывая косточки всем, не обмолвились во весь день ни одним словом только о Варваре, — одно это доказывало, что неловкая мысль о ней гвоздем сидит в голове каждой из сестриц.

— Привел! — объявил Рутилов, входя в гостиную, — у ворот стоит.

Сестры взволнованно поднялись, и все разом заговорили и засмеялись.

— Только есть заковыка, — сказал Рутилов, посмеиваясь.

— Что, что такое? — спросила Дарья.

Валерия досадливо нахмурила свои красивые темные брови.

— Уж не знаю, говорить ли? — спросил Рутилов.

— Ну, скорее, скорее, — торопила Дарья.

С некоторым смущением Рутилов рассказал о том, чего желает Передонов. Барышни подняли крик, и взапуски принялись бранить Передонова. Но мало-помалу их негодующие крики заменились шутками и смехом. [Слегка улыбаясь, Лариса сказала:

— Вас не убудет. Ножки у вас хорошенькие, отчего не пробежать: в деревне же хаживали.

— Да, не убудет! — сердито отвечала Валерия, — но как он смеет такие вещи предлагать, негодяй!

— Поколоти его, Валерочка, — сказала Людмила, смеясь.

— Ларион должен был надавать ему пощечин, — запальчиво крикнула Валерия, — а не приходить к нам с такими пошлостями.]

Дарья сделала угрюмо-ожидающее лицо, и сказала:

— Вот он так стоит у ворот.

Вышло похоже и забавно.

Барышни стали выглядывать из окна к воротам. Дарья приоткрыла окно, и крикнула:

[— Ардальон Борисыч, а в чулках можно?][11]

Послышался угрюмый голос:

— Нельзя.

Дарья поспешно захлопнула окно. Сестры расхохотались, звонко и неудержимо, и убежали из гостиной в столовую, чтобы Передонов не услышал.

[— Что же, разве согласиться? — спросила Дарья.

— Ни за что! — решительно воскликнула Валерия.

Сестры заспорили. Лариса убеждала, что надо согласиться:

— Никто не [увидит] услышит, а вам-то с какой стати опускать случай. Чем он не жених! Придурковат только, да это не беда, — лучше справиться с таким можно будет.

Рутилов ходил по комнатам, и повторял:

— Как хотите, — дурак ведь он, надо его оседлать.

— Конечно, надо оседлать, — согласилась Дарья.

— Вы и седлайте, коли вам нравится, а я не хочу, — сказала Валерия капризным голосом.

— Тебе хорошо спорить, Валерочка, — сказала Лариса, — ты самая младшая, а другим-то надо же выходить.

— Ну, другие пусть и берут этого осла, я не мешаю.

— Да ты пойми, что он хочет, чтобы вы все три вышли. А если ты не выйдешь, он разозлится, и уйдет. Надо пользоваться минутой.

Валерия, все более и более краснея и сердясь, сказала:

— Ну, что ж, уж если непременно ему надо показывать ноги, то пошлемте Кушу, и чтоб она еще двух девушек позвала. Пусть они закроют головы, да за нас и пройдут.

— Ну вот еще, — громко и весело сказала Дарья, — это подло. Надо без обмана.

Все захохотали, даже и Валерия.] В этом веселом семействе умели от самого сердитого настроения переходить к смеху и шуткам, — и веселое слово зачастую решало дело.

Передонов стоял и ждал. Ему было грустно и страшно. Подумывал он убежать, да не решился и на это. Откуда-то очень издалека доносилась музыка: должно быть, предводителева дочь играла на рояли. Слабые, нежные звуки лились в вечернем тихом воздухе, наводили грусть, рождали сладкие мечты.

Сначала мечты Передонова приняли эротическое направление. Он представлял барышень Рутиловых в самых соблазнительных положениях. Но чем дольше продолжалось ожидание, тем больше Передонов испытывал раздражение, — зачем заставляют его ждать. И музыка, едва задев его мертвенно-грубые чувства, умерла для него.