Мелкий бес

Елена исповедует античный культ красоты, ее томит тоска по «святой плоти». Целыми днями она наслаждается созерцанием своего обнаженного тела, которое представляется ей совершенным; обычному платью предпочитает тунику; ее обостренная чувственность подчеркнута описаниями разнообразных изысканных ароматов. Подобно Елене, Людмила Рутилова (героиня романа) восхищается телесной красотой, — она любуется наготой Саши, называет его «отроком богоравным», то есть Аполлоном или Дионисом (традиционно бог — покровитель искусств — изображался прекрасным отроком или юношей; именно такое изображение украшало кабинет Георгия Триродова в романе «Творимая легенда»; Дионис также чаще всего изображался отроком; дионисийская роль Саши закреплена в сюжете: он вносит в жизнь города оргиастическое начало; окруженный менадами — сестрами Рутиловыми, — Саша участвует в вакханалии — маскараде, во время которого, подобно Дионису, «растерзан» и «воскрешен»).[170]

Людмила также томится по недостижимому идеалу: «Язычница я, грешница, мне бы в древних Афинах родиться… Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело».[171]

В размышлениях о красоте Елена и Людмила повторяют друг друга: «Разве можно любить людей? (…) Они не понимают красоты. О красоте у них пошлые мысли, такие пошлые, что становится стыдно, что родилась на этой земле»[172] («Красота»); «Как глупо, что мальчишки не ходят обнаженными! (…) Точно стыдно иметь тело, — думала Людмила, — что даже мальчишки прячут его»; «Сколько прелести в мире. (…) Люди закрывают от себя столько красоты, — зачем?»[173] («Мелкий бес»).

На преемственность образов указывают также фетишизм и нарочитый эстетизм в описаниях обстановки: «Елена любила быть одна среди прекрасных вещей в своих комнатах, в убранстве которых преобладал белый цвет, в воздухе носились легкие и слабые благоухания. (…) Еленины одежды пахли розами и фиалками, драпировки — белыми акациями; цветущие гиацинты разливали свои сладкие и томные запахи»;[174] ср.: «В Людмилиной горнице было просторно, весело и светло (…). Пахло сладко. Все вещи стояли нарядные и светлые. Стулья и кресла были обиты золотисто-желтою тканью с белым, едва различимым узором. Виднелись разнообразные скляночки с духами, с душистыми водами, баночки, коробочки, веера…».[175]

Повествование и в рассказе, и в романе развивается по единому плану: Елена и Людмила создают свой мир, изолированный от внешнего — враждебного и деструктивного; действие совершается при закрытых на ключ дверях и при опущенных шторах (так поступает и Дез Эссент, герой романа Гюисманса «Наоборот»).

В этом сотворенном «ароматизированном» фетишистском раю, якобы закрытом от обывательской пошлости, существует единственный закон — служение красоте «святой плоти». Однако провозглашенный идеал остается лишь грезой: «Построить жизнь по идеалам добра и красоты! С этими людьми и с этим телом! Невозможно! Как замкнуться от людской пошлости, как уберечься от людей!», — в отчаянии думала Елена, принимая решение уйти из жизни;[176] ср.: «В нашем веке надлежит красоте быть попранной и поруганной»[177] («Мелкий бес»).

Рассказ-притча «Баранчик» предвосхищает центральную сюжетную линию «Мелкого беса». Сюжет рассказа восходит к реальному событию, случившемуся в крестьянской семье, во время голода 1895 года в Орловской губернии: пятилетняя девочка, наблюдавшая за тем, как отец резал барана, предложила затем младшему братишке поиграть «в баранчика» и «полоснула несчастного мальчугана по горлу», после чего он умер.[178] Сообщение о трагедии, произошедшей в деревне Хотимирицы, было напечатано в газетах (среди подготовительных материалов Сологуба сохранилась газетная вырезка с репортерским отчетом).[179]

Тема «Баранчика» соотносится с темой жертвоприношения в «Мелком бесе». На протяжении всего повествования Володин сравнивается с бараном, он погибает тою же смертью, что и Сенька в «Баранчике». Среди возможных орудий замышленного убийства в романе упоминается топор (в «Тяжелых снах» Логин убивает Мотовилова топором), однако Передонов выбрал шведский нож, которым и полоснул Володина по горлу. Вследствие этой замены происходит смена литературного контекста. Топор — атрибут убийства, вводящий повествование в контекст классической прозы социально-философской проблематики (топор Раскольникова или Пугачева); нож — атрибут ритуального убийства (жертвоприношения) — вводит его в контекст неомифологических текстов символистов, в котором Передонов предстает и палачом и жертвой одновременно.