Мельмот скиталец

Вечером того же дня, когда между ними произошел этот разговор, Элинор, которая любила бродить в одиночестве по окрестным лесам, неожиданно повстречала Джона Сендела. Был чудесный осенний вечер; именно в такой вечер они когда-то встретились впервые, — природа оставалась прежней, и только в сердце произошли перемены. Есть какой-то совсем особый свет в осеннем небе, особая тень — в осенних лесах; есть какое-то тусклое величие, освящающее эту вечернюю пору года, с непостижимой силой располагающее к воспоминаниям. Когда они встретились, Сендел заговорил с ней своим прежним мелодичным голосом, и в обращении его была та же волнующая нежность, которая постоянно, с того самого дня, со дня их первой встречи, продолжала звучать у нее в ушах. Ей мнилось, что в этом обращении было что-то другое, а не одно только обычное чувство, и то, что они оказались снова вдвоем на том самом месте, которое память ее заполонила образами былого и всеми произносившимися здесь когда-то словами, поддерживало в ней эту иллюзию. В глубине сердца у нее теплилась смутная надежда, она думала о том, чего не дерзала произнести вслух, но во что дерзала верить. Они пошли вместе, вместе они смотрели на догорающие лучи заката на окрашенных ими в пурпур холмах, на погруженные в глубокую тишину окрестные леса, на верхушки деревьев, которые сверкали, как золотые перья, вместе они снова приобщились к таинству природы, и окружающее безмолвие пробуждало в их сердцах неизъяснимое желание что-то сказать друг другу. Все, что она передумала когда-то в этих местах, хлынуло потоком на Элинор; она отважилась поднять глаза на того, чье лицо снова, как когда-то, стало казаться ей ангельским ликом[604]. То же сияние, та же улыбка, которые как будто нисходили откуда-то с неба, были на нем и сейчас; но только сияние это пробуждал в нем багрянец разлившегося по горизонту заката, а улыбка была обращена к природе, — не к ней. Она дождалась, пока лицо его побледнело вслед за бледнеющими вечерними огнями, и, когда ее это окончательно во всем убедило, сраженная своей тоской, она вдруг расплакалась. Когда смущенный и растроганный происшедшей в ней переменой Сендел обратился к ней со словами нежного участия и утешения, она в ответ только устремила на него умоляющий взгляд и в муках произнесла его имя. Она положилась на природу и на те места, где они встретились с ним впервые, надеясь, что природа эта станет посредницей между ними, и, как ни было велико теперь ее отчаяние, она все еще продолжала верить в ее чудодейственную силу.

Может ли быть что-нибудь мучительнее минут, когда окружающий нас пейзаж воскрешает у нас в сердце все пережитое, а меж тем в другом сердце, в том, что когда-то разделяло наше счастье, все это остается погребенным, и мы напрасно стараемся его оживить!

Разочарование наступило очень скоро. С тою благосклонностью, которая, стремясь утешить нас, в то же время лишает нас последней надежды, с тою улыбкой, какою, быть может, ангелы дарят страдальца в тот последний миг, когда, томимый мукой и преисполняясь надежды, он готовится скинуть с себя бренную оболочку, — именно с таким выражением глядел на нее тот, кого она любила. Он мог бы так смотреть на нее из другого мира, а здесь, на земле, взгляд этот обрекал ее на вечные муки.

* * * *

Не в силах видеть, как она страдает от раны, которую он ей нанес и которую бессилен излечить, Джон ушел; последние лучи за холмами тут же погасли; как будто солнце обоих миров закатилось, сразу погрузив все окружающее и душу ее во тьму. Она опустилась на землю, и до слуха ее донеслись далекие звуки музыки, словно эхо повторявшие слова: «Нет! Нет! Нет! Никогда!.. Никогда!..». Бесхитростную мелодию эту с ее заунывными повторами наигрывал бродивший по лесу деревенский мальчик[605]. Но человеку несчастному каждая мелочь кажется исполненной некоего тайного смысла; среди густеющего сумрака и под шелест удаляющихся шагов надорванному болью сердцу Элинор печальные звуки эти показались каким-то страшным предзнаменованием[606].

* * * *

Спустя несколько дней после этой все для нее решившей встречи Элинор написала своей тетке в Йорк, что, если та еще жива и не раздумала принять ее к себе в дом, она приедет к ней и останется у нее до конца своих дней, тут же добавив, что, судя по всему, самой ей жить остается недолго. Она не сообщала ей о том, что вдова Сендел шепнула ей, когда она в первый раз приехала в замок и что та теперь решилась повторить еще раз тоном, в котором было не то приказание, не то убеждение, желание примириться с нею или — ее запугать. Элинор уступила, и неделикатность, с какою было сделано это заявление, привело только к тому, что девушка постаралась сделать все от нее зависящее, чтобы оно больше не могло повториться.