Мельничная дорога

У плиты я на время успокаивался. Когда из загруженной духовки пышет жаром, печали и депрессии не остается места. Вероятно, я наткнулся на то, что мне требовалось: возможность отключаться от мира, и не только малого внешнего мира, но вращающегося вдвое быстрее большого мира у меня в голове.

Еще мне нравилось ощущение превращения. Я выкладывал ингредиенты на кухонном столе и представлял, что может получиться из этих составляющих. Разумеется, полностью воплотить картину не удавалось, но я всегда куда-то добирался и в конце пути бывал вознагражден.

Но то, что мне больше всего нравилось в кулинарии, было совсем простым – возможностью порадовать людей. Я осознал, что еда – не только условие поддержания жизни; еда – это еще любовь.

Это восхитительно. Не сомневаюсь, каждому порой на время нужно бежать от мира. Похоже, я выторговал себе наилучший способ добиться нескольких часов ежедневной тишины, в которой постоянно отчаянно нуждался с тех пор, как все случилось, и та история из пламенного солнечного дня, точно цветная пленка домашнего кино, бесконечными петлями разматывалась в моем мозгу.

Горячие от солнца оранжевые велосипеды, яркие скалы, голубое небо, черный куроед, воздушка «Ред райдер»…

Даже когда я сознательно об этом не думал, все равно слышал фон тревожащей меня совести – звук, похожий на тот, что производит работающий за стеной соседский телевизор. Когда же размышлял, события разворачивались у меня перед глазами, всегда по единому сценарию, но только до определенного момента: после кульминации канва менялась. Сколько бы я мысленно ни воспроизводил сюжет, завершение истории было всякий раз иным. Пэтч набрасывался на Мэтью и раскраивал ему череп камнем; Пэтч принимал на себя сорок девятую пульку; Пэтч подбирал расщепленную ветку и загонял Мэтью глубоко в грудь; Пэтч хватал из-под брезента рогатку и попадал Мэтью точно в левый глаз…

Я сочинял все снова и снова.

Знаю, доктор Розенсток, что бы вы сказали, прочитав эти строки: когда воображение проделывает фокусы с концовкой рассказа, я примиряюсь с тем, что случилось в действительности. Превращая себя в героя, нахожу способ выторговать прощение.

Только это было бы неправдой. Вы, доктор, даже не приблизились бы к истине. Я убежден, что это послание, которое я отправлял себе…

Его смысл в том, что существовали тысячи способов, как в тот день я мог спасти Ханну. И как же я поступил? Никак.

Я повторял это вновь и вновь.

И вот теперь даже процесс приготовления еды стал темнеть и подгорать с краев. Каждый день в кухне, каждый день со своими мыслями – каково это ощущать? Все рассыпается и трещит. Обжигающий жар сковороды. Острое лезвие режет плоть на куски.

По-моему, у меня появился шанс сочинить собственный конец. Превратиться в истинного героя рассказа. Только на сей раз не понарошку, а взаправду.

Нью-Йорк, 2008

В мраморной утробе торгового центра корпорации «Тайм – Уорнер» Патрик вместе с толпившимися на ступенях эскалатора туристами поднимался на этаж, где располагался считающийся лучшим в мире ресторан.

За плечами у туристов в ветровках были яркие рюкзаки, на ногах – кроссовки. Патрик надел легкий темно-серый костюм, но без галстука, поскольку часом раньше, получив подтверждение приглашения на ленч, исследовал свой гардероб и обнаружил, что у него не осталось ни одной рубашки с воротником – недавно он у всех отрезал их кухонными ножницами. Патрик выбрал белую в голубую полоску и привел в порядок, избавившись при помощи маникюрных ножниц от обрывков ниток.

Тяжело дыша через нос, постарался также привести в порядок мысли, но его тревожило, что он неправильно рассчитал время схода с эскалатора. Увидев в узком пространстве четвертого этажа дверь в ресторан, Патрик сообразил, что не знает, под каким именем за ним зарезервировано место. А потом сообразил, что все эти мелкие беспокойства лишь отвлекают от того, что его должно волновать. Не является ли эта встреча подставой, а не судьбоносным событием? Уж очень похож этот Трибека М. на рекламщика, мечтающего за счет «Загона красного лося» продвинуть на рынке аэрозольный сыр.

Чем ближе к ресторану, тем больше торговый центр напоминал аллею с лаврами и орхидеями. А когда Патрик вошел в тяжелые старинные двери, сделанные, как он читал, по образцу тех, что были в Крэне, родной деревне Жан-Жака Ругери, его приветствовал стоявший у небольшого пюпитра мужчина в черном костюме.

– Мистер Макконел, добро пожаловать в «Крэнуа». Ваш компаньон, мистер… м-м-м… уже за столиком. Чем-нибудь могу вам помочь?

Патрик похлопал себя по карманам.

– Нет, спасибо. – Он посмотрел на черный шелковый галстук встречающего и ощутил отсутствие такового на собственной шее.

Тут же возник другой человек.

– Добрый день, мистер Макконел! Меня зовут Фредерик. Я метрдотель «Крэнуа». Позвольте показать вам ваш столик.

Они двинулись по коридору мимо бара в бежевых тонах в обеденный зал. Патрик отметил особую манеру передвигаться служащих лучшего в мире пищеблока – подобная изящная подвижность отличает уплывающих с солнца в тень японских карпов.