Мельничная дорога

Сначала я искренне верила, что мои чувства к Мэтью Уиверу не более чем любопытство. Меня манило все, что отличалось от жизни в Росборне, отсюда мое страстное увлечение Японией. Мэтью вырос в Нью-Йорке. Как это было? В нем не только ощущался шик Большого Яблока[6], он был старше почти всех в седьмом классе – до переезда пропустил учебный год, а в школе каждый знал: второгодник – самое большое зло.

Да, что-то меня в Мэтью привлекало, но больше как идея вроде употребления в пищу сырой рыбы: в качестве теории интересно, однако на практике не решилась попробовать лет до двадцати пяти.

Но после двух дней спокойных размышлений о непохожести Мэтью все стало ускоряться. Я лежала в постели, пытаясь представить его мать. Кто был отцом, знали все – городским пьяницей. Воображала, какие у Мэтью на стенах постеры, какие он смотрит телешоу перед тем, как отправиться спать. Стоп. А ложится ли он в кровать? Может, его мать круче моей и позволяет ему засиживаться после десяти часов? Везет же некоторым!

Даже после нескольких дней увлечения Мэтью мне не приходило в голову, что я на него запала. Я понимала механизм происходившего в спальнике Бенни Спинозы, но мне был неведом стимул случившегося. Примерно в то же время на первое место в чартах вышла песня Оливии Ньютон-Джон «Физическая близость». И хотя в своем победном сингле Нейтронная Бомба[7] призывает почувствовать себя животными и воспарить горизонтально телами, я только в колледже осознала, что речь в стихах идет о чем-то ином, а не о занятиях аэробикой. И всякий раз, когда в моей детской спальне по радио звучала эта мелодия, я танцевала в такт перед зеркалом, надев на голову повязку, что придавало мне шика в духе теннисиста Джона Макинроя. Наверное, поэтому в изобретенной мною хореографии присутствовали элементы подачи и ударов с обеих рук.

Это было отнюдь не поведение роковой женщины в процессе развития.

Я мечтала не о том, чтобы предаваться с Мэтью животной страсти, а об интересных разговорах, как мы будем составлять список мест, куда вместе поедем (кино, Эспланада, Токио), тренировалась по-новому подписываться – Ханна Уивер, Ханна Уивер, Ханна Уивер, – мне не понравилось, и я решила: пусть лучше он возьмет мою фамилию – Мэтью Дженсен. Вопрос не закрыт, можно обсуждать.

Однако ничего не сделала, чтобы что-нибудь из этого претворилось в жизнь. А как я могла поступить? Идти к нему и начинать разговор? Исключалось! Не потому что я какая-то хромая или безголосая. Ноги у меня прекрасно работают, речевой аппарат действует.

Но прошло дней десять со времени уже ставшей знаменитой шутки Мэтью об играх с пальцами, и он шагнул ко мне, когда утром я выходила из школьного автобуса.

– Привет, Ханна! Задержись на минуту. Ты же знаешь, что Кристи к тебе ревнует.

– Как это?

– Да ладно. Ты все понимаешь.

– Кто тебе сказал?

– Наверное, нужен клуб. Ума не приложу, почему этой Кристи позволяют верховодить, когда нас так много.

– Кого нас?

– Не Кристи. Анти-Кристи. В голове не укладывается. Давай как-нибудь потусуемся? Со мной и Хитрюгой, то есть Пэтчем. Ничего интересного мы не делаем.

– Когда? (По этим репликам можно проследить, как развивалась моя партия беседы: как, кто, кого, когда. Неужели я послужила сценой из «Улицы Сезам» на букву «К»?)

– Может, сегодня вечером?

– Куда мы пойдем? (Иллюстрация того, почему мне нравится работать в газете. С самого раннего возраста во мне жило врожденное чувство к пяти «К» журнализма: кто, как, кого, когда, куда.)

– У тебя есть велик? После школы я часто езжу к Хитрюге. Да, чтобы ты знала: Хитрюгой зову его только я. Ты ведь живешь в нескольких улицах от него. Но лучше, чтобы у каждого из нас был велик.

– Велосипед у меня есть, но…

– А у тебя, Джен?

(Прошу прощения, я не успела упомянуть, что при нашем разговоре присутствовала моя лучшая подруга Джен Снелл. Это потому, что с тех пор, как к нам подошел Мэтью, она не сказала ни слова, не шелохнулась, не вдохнула ни грамма кислорода.)

Фраза вырвалась единым торопливым комом:

– Ядолжнаспроситьумамы.

– Должна спросить, есть ли у тебя велик?

– Уменяестьвелик.

– Прекрасно, тогда все устроилось. Скажи маме, что едешь к Джо Макконелу, но не упоминай про меня. Мол, ему нужна помощь в развешивании листовок, изготовлении конфетти – в общем, запудри мозги. Они от такого балдеют. До вечера, Ханна!

Мэтью повернулся и направился ко входу в школу – сначала прогулочным шагом, затем побежал.

Я смотрела во все глаза на Джен. Она во все глаза смотрела на меня.

– Как ты думаешь, почему он всегда бегает? – спросила подруга.

Хороший вопрос. Сейчас, размышляя об этом, я вспоминаю, что Мэтью, если был без Патрика, действительно передвигался только бегом – по коридору, из школьного автобуса, по лестницам через две-три ступени.

– Не знаю, – ответила я. – Вероятно, беготня – это процесс между чем-то другим, что кажется ему интереснее.

– Вроде сандвича?

– Точно. Только наоборот.

– Сыр сверху, хлеб в середине? Я когда-то делала такие на ленч.

– Вкусно?

– Нет, слишком сытно.