Тем временем подоспела новая пара караваев для передачи Кристиану; Лиза вынесла их в коридор, где была открыта дверь в сад и откуда в жаркую пекарню тянуло прохладой. Она пробежала взглядом по саду, залитому ярким октябрьским солнцем, которое сверкало в лужах и подсвечивало желтым флигели. В кухонном окне нежился на солнышке ее любимец Пилат, а на окнах гостиной пламенела герань — той самой гостиной, в которой положено было бы сидеть хозяйкой Лизе. В левом флигеле была открыта верхняя половина двери в коровник, во мраке которого промелькнул, сверкая на солнце, рыжий хвост; туда она бы тоже перестала ходить — посылала бы на дойку прислугу. В переднем углу сада, чуть справа, проплывали тени от мельничных крыльев, неумолчный гул которых в сочетании с хлопаньем парусины и воем ветра можно было расценивать как весточку от гигантского механизма из колес и жерновов, без устали трудившегося ради Лизиного благосостояния. На гравий падала тень от галереи с силуэтом Йоргена, который вращал ворот, чтобы повернуть шатер; Йорген также принадлежал к имуществу Лизы — для эпизодического развлечения. Но в Кристиане, который, принимая у нее из рук караваи, уловил ее минутное замешательство и посмел ухмыльнуться, — в Кристиане она видела лишь слугу, которому по воскресеньям велит надеть на холеных гнедых плакированную сбрую и запрячь их в парадную карету, поскольку они с мужем хотят съездить в гости или в церковь.
С мужем? Лиза вновь очутилась рядом с мельником, который склонился у печи — без сюртука и жилетки, в одной расстегнутой рубахе с закатанными рукавами на мускулистых волосатых руках, он шуровал там длинной лопатой. С висков, где курчавились седоватые волосы, стекали ему в бороду капли пота; худое лицо выражало напряжение… он был целиком поглощен работой и рядом с ним вполне могли стоять что та коренастая и медлительная уроженка Лолланна (ее предшественница), что сама Лиза со своими мягкими, ласкающими глаз формами и живостью во взоре… А может, это ей только кажется и его напряжение вызвано насилием над собой, тем, как он старается не замечать ее близости? Ведь на днях, когда мельник, затачивая жернов, увидел на Лизином платье мучные пятна, в нем совершенно точно проснулась ревность, которая раздула тлевшие в его сердце угольки, отчего лицо его зарделось…
Нет, все будет иначе! Она потеряет и эту мельницу с усадьбой, на которую заработала себе право, и этого мужчину, которого не зазорно назвать своим благоверным и с которым не зазорно пойти под венец — помытый и приодевшийся, он был представительнее любого помещика, не говоря уже о владельцах мелких наделов. Он уже почти принадлежал Лизе, оставалось лишь протянуть за ним руку… Если б только не ее порядочность! И чем она вознаграждена?! Теперь мельник выкинул Лизу из головы и бегает за другой.
Перед служанкой опять явственно всплыла картина похорон, когда эта «другая» хозяйничала в
Она заметила в себе нарастающее волнение, но даже не попыталась скрыть его, ходя от мельника к Кристиану и обратно. Зачем? Кто может требовать от бедной прислуги каменного сердца?
Мельнику показалось, будто он во второй или в третий раз слышит рядом тяжкий, прерывистый вздох. Он поднял голову. Глаза у Лизы были полны слез, несколько крупных слезинок скатились ей на грудь, и так уже мокрую от жары.
— Что случилось, Лиза? Ты не заболела? — спросил он, перестав доставать хлебы.
— Нет, хозяин.
Мельник оставил лопату на противне и разогнул спину.
— Да как же не заболеть!.. Ты совершенно загнала себя работой и того гляди свалишься… Это безумие, Лиза.
Она покачала головой и повела плечом в сторону Кристиана, который не встретил Лизу в коридоре и теперь стоял у двери, выпучив на них свои рыбьи глаза.
Мельник вновь склонился к печи и залез в ее полутьму лопатой. Руки его, однако, дрожали, и ему не сразу удалось выманить упрямые караваи из их уютного, теплого местечка в самой глубине.
Хождение между мельником и Кристианом возобновилось и продолжалось без помех, пока все семьдесят хлебов не были перенесены в месильню, после чего Кристиан лениво пошел на мельницу. Лизе же хозяин мигнул, чтоб она осталась.