Мельница

Лиза прошла к себе в комнату, зажгла огарок свечи и, сев на кровать, задумалась о навязчивой идее, которую вновь пробудили к жизни приход брата и его рассказ. Впрочем, на сей раз главным в раздумьях стало не мистическое представление о том, что убийство Енни отнимет у Лизиной соперницы силу, а вполне реалистическое желание причинить боль ненавистной женщине.

Лизу просто трясло от отвращения к этой набожной ведьме, которая из своего лесного затворничества обвораживала хозяина, притягивала его к себе, соблазняла благочестивыми мыслями, которые ее понаторевшие в Священном Писании уста нашептывали ему на ухо, а также мелодичными псалмами, которые ее натренированные пальцы выбивали на пианино, ибо как сам этот инструмент, так и умение извлекать из него звуки были в Лизином понимании окружены ореолом магии.

Она уже месяца два чувствовала, что мельник постепенно отдаляется от нее. Подслушанный братом в лесу разговор с благочестивыми мечтаниями при лунном свете внезапно разъяснил то, что происходило на протяжении долгого периода с последней крупной победы Лизы, когда она отбила атаку Мельниковой тещи, прикрывшейся Заячьей вдовой, с того радостного мига, когда она стояла в саду под августовским солнцем и торжествующе ощущала, как пронизывает мельника флюидами, идущими от ее выставленных напоказ пышных женских форм, отчего он вынужден был потупить глаза и ретироваться… — и до настоящего времени, когда она более не знала, что с ним творится, когда он сделался недосягаем для ее взглядов и перестал вспыхивать страстью от малейшего ее движения.

Причем мельнику настолько шли эта отчужденность, это замкнутое равнодушие, эта завлекательная недоступность, что в алчущей душе Лизы создалась иллюзия влюбленности в него. Несомненно, ее раззадорил прежде всего страх не добиться положения, за которое она столь давно и неутомимо сражалась, пополам с обидой из-за того, что человек, поддавшийся ее женским чарам, начал освобождаться от них. В вызванном этими чувствами страстном возбуждении она усмотрела признаки обманутой любви. Томясь по мельнице, Лиза заменила предмет тоски на мельника, а ее честолюбивое стремление к власти замаскировалось под тягу к преданности. И теперь она обливалась горючими слезами, разумеется, чувствуя себя бедной брошенной прислугой, у которой «увела ее мельника» хитроумная барышня, искусно пользовавшаяся приемами обольщения, которые были недоступны простодушному крестьянскому уму самой Лизы.

Разве у нее недостаточно поводов ненавидеть эту барышню? И Лиза рисовала себе, как, завладев ошейником Енни, она прокрадется ночью к дому лесничего и повесит ошейник на ручку двери. Там уже дня два как хватились косули, а, увидев ошейник, все поймут, что Енни убита браконьером, охотничья гордость которого не позволяет ему присваивать чужое — за исключением самого павшего от его пули зверя. И фрёкен Ханна примется оплакивать свою любимицу, свою «милую Енни», которую она больше никогда не сможет призывать из чащи, и выплачет все глаза, такая уж у нее мягкая и нежная натура, и мысль о ее слезах будет для Лизы не менее живительна, чем прохладное питье для мечущегося в жару больного.

Между тем Лиза была слишком практична, чтобы успокоиться тем, что она удовлетворит свое законное чувство мести. Скинув одежду, загасив свечу и свернувшись калачиком под одеялом, она постепенно убаюкала себя спутанными мыслями о том, как бы раздуть пламя из угольков, которые наверняка еще тлеют под золой в неверном сердце мельника.

III

Стоял полдень.

Яркий солнечный свет вливался через маленькие окошки в мрачное пространство складского этажа, загроможденное горами мешков. Каждый раз, когда Йорген провозил на тачке очередной мешок, золотистая мучная пыль убыстряла свою пляску в пучке лучей, а когда он сваливал мешок на кучу других, добавляя в перенасыщенный воздух новую порцию взвеси, облако пыли закручивалось в хаотический вихрь, словно гонимая ветром туманная дымка.

Йорген работал в одиночестве. Ларса отправили наверх следить за поставами — под надзором мельника, который между тем точил жернов.