Мельница

Наверху над жерновом, там, где горела вторая лампа, вынырнула из-за мешков голова Кристиана, рыжие волосы светились тускло в облаке мучной пыли от только что опорожненного мешка.

— Нет! Около половины десятого.

Мельник сделал несколько шагов вперед, опустил бадью в лущильную машину и зацепил рукоятку за край. Потом сел на мешок, подперев голову руками.

И снова он предался бесцельному занятию — час за часом вспоминал тот день, ровно год назад, и заново переживал все, что тогда произошло. Незадолго до захода солнца он стоял у коляски доктора и дрожащими руками застегивал кожух, а потом спросил, неужели его Кристина умрет, не думает ли доктор, что ее еще можно спасти… Немного позже приехал пастор, и он проводил его в комнату больной. А потом он ходил взад-вперед в саду перед домом, куда падали два тонких лучика с каждой стороны опущенной гардины в комнате больной, похожие на лихорадочный взгляд двух глаз, наблюдавший за ним… А потом? Потом он пошел в людскую, терзаемый мыслью, что Лиза и Йорген сейчас там наверняка вместе. В нос ему ударила вонь махорки, и он увидел полоску света в сенях, наполненных клубами дыма; он вошел в людскую, и там Йорген стоял возле кровати и курил, а Лиза застилала кровать и расправляла простыню, которая в одном месте еще топорщилась… да, вот они здесь оба… и Лиза поворачивает голову и равнодушно смотрит на него…

И тут раздался громкий крик.

Мельник видит перед собой бледное, веснушчатое лицо, над которым встали дыбом рыжие волосы, и две руки в этих волосах, как будто помогающие им подняться еще выше. Он сам уже не сидит на мешке, а стоит во весь рост и вглядывается в это лицо, и мало-помалу до него доходит, что это Кристиан.

— Господи Иисусе!

— Что случилось?

— Я слышал крик.

— Это я кричал. Но разве хозяин не слышал стук капель?

— Нет. А ты?

— Я тоже нет… но вы вскочили и вид у вас был такой чудной, и тогда… тогда я подумал, что, может быть, вы…

— Чепуха!

Мельник нагнулся, вынул бадью из углубления и поднес ее к лампе, чтобы посмотреть на зерно, но его рука дрожала так сильно, что часть зерна просыпалась на пол. Тогда он поставил бадью на ларь с мукой.

— Что ты вытаращился? И зачем ты запустил руки в волосы, как сумасшедший? Ты прикидываешься! Все это ты придумал, чтобы выбить у меня прибавку к жалованью.

— Не нужна мне прибавка к жалованью, я вообще не собираюсь работать на этой проклятой кровавой мельнице.

— Ах вот как! Ну и скатертью дорога! Найдутся другие, кто захочет работать здесь.

— Ну конечно, почему бы нет? Если бы я был из этих других, я тоже охотно работал бы здесь. Не знай я их обоих, то пусть бы себе капало, мне было бы наплевать… Или будь это один Йорген, что мне до него? Но Лизу я любил и она любила меня, Бог свидетель, она меня любила.

Внезапное волнение охватило Кристиана; он стал тереть глаза тыльной стороной ладони. Резким движением мельник отвел его руку, и сквозь слезы Кристиан увидел его непонятный, ужасный, сверкнувший молнией взгляд.

— Это еще что! Ты тоже был ее любовником?

Но прежде чем испуганный работник успел ответить, мельник выпустил его руку, снова сел на мешок и отвернулся, закрыл лицо руками.

Кристиан, который полностью оправился от своего сентиментального порыва, посмотрел на покрасневшее запястье, украдкой бросил взгляд на хозяина и покачал головой: «Он определенно не в своем уме». Потом он занялся лущильной и сортировальной машинами и мукомольным жерновом — никто ведь ему не помогал. Но время от времени он потихоньку отходил в сторону, туда, к лестнице, стоял и прислушивался… и раздраженно качал головой, потом бросал быстрый взгляд на хозяина — заметил ли он его отлучку.

Но мельник сидел неподвижно и ни разу не поднял головы.

Теперь ему не давал покоя разговор с лесничим. Этот разговор вновь неумолимо ставил его перед выбором, перед которым в сущности он стоял все это время, во всяком случае с тех пор, как прошло первое отупение: должен ли он отдаться в руки властей или жениться на Ханне.