Мельница купца Чесалкина

— Истинный бог, мать пресвятая богородица и Николай-угодник, хотите верьте, хотите нет… Самая эта мельница не стоит того, чтобы ею заниматься, — пустое дело! А так, значит, привычка, — привык к здешнему месту; опять и супруги здесь обе похоронены; ну, и храм божий близко, участочек земли свой неподалеку… А кабы не это, бросил бы все давно… пропади она пропадом! Ведь мне и перед князьями-то совестно было, отказать-то, то есть, как стыдно было, истинный бог, стыдно! Ну, так стыдно, просто лучше бы сквозь землю провалиться! Эх, года-то, сударь, не те, что прежде были. Прежде мужик-то сам с хлебом набивался, а ноне ты сам поезжай к нему, да еще когда-то его, жида, с печки стащишь! Истинный бог, правду говорю. Пшеничка-то, — глядеть на нее не стоит, а он гнет цену, как за хорошую. Плюнешь да и пойдешь! — И Семен Иваныч действительно плюнул и показал, как он от мужика уходит. Но, дойдя до двери, он быстро обернулся.

— Пожалуйте! — проговорил он, наливая рюмки.

Я отказался.

— Еще по одной-с!

— Нет, благодарю, не могу.

— Ну, ты, отец! — проговорил Семен Иваныч, обращаясь к дьякону.

Дьякон вдруг захохотал и подошел к столу. Развеселился, значит.

— Ну, уж доложу вам, ваше высокоблагородие, — заговорил Семен Иваныч, обращаясь ко мне и показывая на дьякона рюмкой: — редкостный дьякон у вас, краса церкви, истинный бог, краса церкви. Хоть завидовать и грешно, а я завидую.

Дьякон захохотал еще громче и выпил рюмку.

— По мне, — продолжал Чесалкин: — в службе нет того приятней, как чтобы дьякон был басистый, да чтобы звон хороший был… певчие тоже… Вот уж насчет этого помянешь покойника князя! Любил он это, царство ему небесное! — И Семен Иваныч выпил. — Да ты, отче, — обратился он вдруг к дьякону: — застал что ли его, али нет?

— Еще бы! Служил сколько раз при нем, — проговорил дьякон, окончательно забывший уже про неудачу: — раз он мне даже как-то бычка подарил. Вот, говорит, у тебя голос как у быка, — так и дарю тебе бычка.

И оба захохотали.

— Чудак покойник был, царство ему небесное! — проговорил Семен Иваныч, перекрестившись и подойдя ко мне: — раз какую, доложу вам, штуку отмочил.

Дьякон даже вперед захохотал, как будто заранее знал, какую отмочил он штуку.

— Был он, доложу вам, охотник большой, и борзые собаки были у него редкостные.

— Это вы про охотничий праздник рассказать хотите? — перебил его дьякон.

— Да, да.

Дьякон опять захохотал.

— Ну вот, хорошо-с. Пришло первое сентября, а у охотников день этот на манер праздника считается, потому что с этого самого числа начинают с собаками охотиться. Зазвал к себе покойник соседей. Ну, конечно, все съехались; только, видят, у крыльца целый табун мальчишек крестьянских. «Это — что такое?» — спрашивают гости. «А это, — говорит князь, — борзые собаки будут…» Подали закуску, выпили на порядках и начали собираться в поле, и даже не заметили, что князя нет. Садятся на лошадей, а вместо борзых Ильюшка — охотник был у князя, каждому на сворку по два мальчика дал. «Что такое?» — думают гости. Однако выехали на зеленя и стали ровняться. Ильюшка едет сбоку. Вдруг остановил лошадь и поднял арапник. «Ат ту его! кричит. Ааа-ту его!» Подозрил, значит, зверя и махает господам шапкой, чтобы заезжали, значит, кругом. Господа окружили… Смотрят, белеется что-то в озимях и таится. Ильюшка подъехал к этому месту… «Ату его!» да как хлопнет арапником — князь и выскочил! А это он, наместо зайца, залег в одном нижнем белье, с позволения сказать! Как пошел, как пошел по полю наш князь, мальчишки за ним, он от них, бежит, бежит, да вдруг кверху махнет и опять пустится. Мальчишки начнут настигать, совсем уж схватить норовят, вдруг князь бац на землю, мальчишки через него кубарем, а он опять назад лупит! Илья на лошади скачет, «ату, ату, ату его!» — кричит! Уж мотал, мотал князь этих мальчишек; наконец сгрудили они его, повалили и давай тянуть кто за руку, кто за ногу, а Илья соскочил с лошади, выхватил из-за пояса бутылку рому и прямо горлышком князю в рот, приколол, значит! А господа-то стоят и помирают со смеху. Истинный бог, правду говорю!

Дьякон хохотал уже давно, поджав живот руками, и почти к коленам пригнул свое лицо.

— Вот какой был чудак покойник. А уж собак любил до страсти; в особенности один кобель у него был, Полканом звали…

— Дымчатый! — подхватил дьякон.

— Раз этого кобеля волк было утопил.

— Как так? — спросил я.

— Да так. Волка в реку загнал, вцепился ему в горло, и пошла потеха. То Полкан окунет волка, то волк Полкана, то Полкан верхом на волке, то волк на Полкане… Брызги летят в разные стороны. А покойник стоит на берегу, схватив себя этаким манером за волосы, топает ногами и кричит: «Десяти тысяч не возьму с тебя, подлеца, коли утопишь Полкана!» Однако вытащил Полкан волка на берег, пригнул к земле, и князь зарезал его,

Вошла какая-то худая, бледная женщина, накрытая платком, отперла шкафчик, погремела ложечками и, закашлявшись, опять ушла куда-то.

— Третья супруга моя! — проговорил Чесалкин, кивнув головой на дверь, в которую ушла женщина,

— Она очень худа, — проговорил я.