Мельница на Флоссе

— Или чтобы кто-нибудь умер так вдруг, — вставила тетушка Пуллет. — Все всегда дожидались врача. Но Том, кажется, пошел в Додсонов — я сразу это сказала. Не знаю, что ты намерена делать, сестрица Глегг, а я намерена дать ему по скатерти всех трех больших размеров, кроме одного, и это не считая простынь. Я не говорю, что я еще собираюсь сделать, но это я сделаю, и, доведись мне завтра умереть, вам придется держать это в уме, мистер Пуллет. Вы, как всегда, запутаетесь в ключах и позабудете, что ключ на третьей полке левого шкафа позади ночных чепцов с широкими завязками — не тех, что с узенькой оборочкой, — это ключ от ящика комода в синей комнате, где лежит ключ от синей кладовой. Конечно, вы всё напутаете, а мне так и не придется это узнать. У вас удивительная память на все мои пилюли и капли, я всегда это за вами признавала, но среди ключей вы как потерянный.

Мрачная перспектива той путаницы, что последует за ее смертью, крайне взволновала миссис Пуллет.

— Вечно ты хватаешь через край, Софи. И что ты все запираешь да отпираешь! — негодующе проговорила миссис Глегг, порицая подобное безрассудство. — Ты преступила границы, положенные в нашей семье. Никто не скажет, что я не запираю замков, по я делаю это с умом, а не зря. А ежели говорить о белье, так я подыщу в подарок моему племяннику то, что пригодится в его хозяйстве: у меня сохранился холст, еще не беленый, который получше иного голландского полотна, и я надеюсь, что, когда Том ляжет на мои простыни, он будет думать о своей тетке.

Том поблагодарил миссис Глегг, но уклонился от обещания размышлять по ночам о ее добродетелях, благо тут вмешался мистер Глегг и перевел разговор на другую тему, спросив у Тома, не намеревается ли мистер Дин ставить на мельнице паровой котел.

У Люси был свой расчет, когда она просила Тома взять Синдбада. Когда пришло время ехать домой, то решено было, что верхом поедет слуга, а Том будет сопровождать мать и Люси в карете.

— Вы уж посидите одна, тетушка, — сказала наша изобретательная молодая леди. — Мне надо о многом поговорить с Томом.

В пылу нежной заботы о Мэгги Люси не могла заставить себя отложить разговор о ней с Томом, который, будучи вне себя от радости при мысли о скором осуществлении его желаний, связанных с мельницей, должен, как она полагала, стать мягким и уступчивым. Природа не снабдила ее ключом к пониманию характера Тома, и она была крайне озадачена и огорчена, заметив неприятную перемену в выражении его лица, когда поведала ему, как Филип воспользовался своим влиянием на мистера Уэйкема. Она рассчитывала, что ее сообщение, являющееся топким дипломатическим ходом, тотчас же обратит сердце Тома к Филипу и, кроме того, покажет ему, что Уэйкем готов с должным почетом назвать Мэгги своей невесткой. Казалось, так хорошо все складывается, и остается только, чтобы добрый кузен, который всегда так ласково улыбался, глядя на кузину Люси, круто повернул вспять, сказал совершенно противоположное тому, что он утверждал раньше, и объявил, что он, со своей стороны, счастлив забыть старые обиды и Мэгги может, когда ей угодно, соединиться с Филипом; по мнению Люси, ничего не могло быть проще.

Но у людей с теми ярко выраженными положительными и отрицательными свойствами, из которых слагается суровость — сила воли, способность идти кратчайшим путем к цели, скудость воображения и интеллекта и умение обуздывать себя, наряду с потребностью обуздывать других, — у таких людей предрассудки являются естественной пищей для стремлений, не способных найти себе точку опоры в сложном, отрывочном и шатком знании, именуемом истиной. Предрассудок, переданный по наследству, впитанный с молоком матери, заимствованный из того, что говорит молва, сызмала привычный глазу, всегда найдет себе приют у подобных людей: они могут убежденно и решительно его отстаивать, с сознанием своей правоты навязывать другим и восполнять им отсутствие собственных идей; для них он одновременно и посох и дубинка. Всякий предрассудок, отвечающий этим целям, в их глазах непререкаем. Нашего честного, прямолинейного Тома Талливера следует причислить к такой категории людей. Тайное осуждение слабостей отца не помешало ему усвоить его предрассудки и его предубежденность против Уэйкема — человека не слишком твердых правил и не слишком высокой морали; к тому же в Этом пункте скрестились разбитые надежды семьи и личная гордость. Предубежденность эта окрепла под влиянием множества других причин, вызвав в Томе отвращение к Филипу и к его союзу с Мэгги. Несмотря на всю власть Люси над ее решительным кузеном, она не добилась ничего, кроме холодного отказа когда-либо дать согласие на этот брак; по, разумеется, Мэгги может поступать, как ей вздумается, — ведь она объявила о своем намерении быть независимой. Что же касается него, Тома, то, он считает, что верность памяти отца и чувство собственного достоинства обязывают его не вступать ни в какие отношения с Уэйкемом.