Мелочи жизни

– Вот возьмем нашего барана, – начал он и поднял по своему обыкновению палец к небу. – Скока с ним мороки? Кормить надо, поить надо, стричь надо, пасти, заготавливать на зиму сено… И это еще не все. Плодятся они в феврале, в самый мороз. Каждую овцу караулишь. Сараи утеплять, ягнят таскать, воду все время менять… Е-ех-х… Робеспьер-р т-твою!..

Муссолини обвел всех строгим взглядом. Старики молча слушали. Не перебивали.

– А пчела?! – почти выкрикнул вдруг Муссолини и изобразил пчелу.

Стариков от неожиданности передернуло, но оценили – похож.

– Пчела! – продолжил Муссолини. – Ей ничего не надо, она сама пасется. Стричь и поить ее тоже не нужно. Так?

Муссолини еще раз посмотрел на всех испытующе. Старики переглянулись и вроде как согласились: да, действительно, пчелу стричь не нужно. И поить. И пасется она сама.

– А зимой она спит, – привстал со своего места Муссолини и показал, как спит пчела. Тоже вполне убедительно: глаза прикрыты, крылья сложены на груди. Муссолини даже всхрапнул для убедительности.

Старики восхищенно переглянулись.

– А как только наступает весна – она полетела собирать мед. Сама!

Муссолини протер глаза, вытянул хилую шею и замахал крылышками: пчела полетела собирать мед.

Старики одобрительно закивали головами. Муссолини воодушевился.

– А вы знаете, сколько меда за сезон собирает в среднем рабочая пчела?

Старики пожали плечами. Они не знали, сколько меда за сезон собирает рабочая пчела. Они даже не знали, что пчелы делятся на рабочих и их начальников.

– Много! – не стал ударяться в детали Муссолини. – А теперь давайте посчитаем. Одна пчела в среднем за сезон собирает меда на двадцать пять рублей. А их там, этих пчел, в одном доме – мильон.

– Ну уж – «мильон», – подал наконец голос Оратай. Тоже фронтовик. Под Сталинградом ногу потерял. Он больше всех спорил с Муссолини. Не любил его.

– Ну хорошо, не мильон, – махнул рукой Муссолини. – Ну триста тысяч, т-твою робеспьер-р-р! Что? Мало? Это ж целая дивизия!

Старики снова переглянулись.

– Вот скоко у тебя баранов? – вцепился в Оратая Муссолини. – Восемнадцать. Маленький взвод. Так?

В ауле все знали, сколько у кого баранов.

– Ну и что? Тебе-то какое дело до моих баранов?

– Никакого мне нет дела до твоих баранов, как и до тебя самого, -хмыкнул Муссолини. – Я о другом говорю. Одно дело – восемнадцать,

а тут – триста тысяч!

– И что?

– И каждая несет в дом.

– Что несет?

– Мед, балбес! – торжествующе крутанул пальцем перед носом Оратая Муссолини. – Каждая пчела несет к себе в дом мед! На двадцать пять рублей за сезон.

– Эй, Муссолини, – подал голос Каркен.

Тоже воевал и тоже вместе выросли в одном селе.

– Где ты слышал, чтобы казахи пчел разводили? Не наше это дело.

– А кто тебе сказал, что казахам запрещено разводить пчел? -взвился Муссолини. И, чтобы добить всех окончательно, выбросил свою «небитку»: – Мир меняется. Все давно уже ушли вперед. Прогресс! А если мы так и будем сидеть со своим насваем, то нам ничего не останется. Так и будем глотать пыль за всеми. Понимать надо!

Тут уже никто не решился спорить. Все знали, что мир меняется, что все уже давно ушли вперед, но насвай еще не кончился. (И не дай Аллах, чтоб кончился. Если честно.)

– А вы знаете, что пчелами даже лечат? – вспомнил тут кстати кусочек из статьи Муссолини.

– Как это?

– Пчелиный укус полезен для здоровья.

Старики заулыбались.

– Чего лыбитесь? – возмутился Муссолини. – Зубов уже половины нет, а все лыбитесь. Не верите?

Старики не переставали улыбаться.

– Непроходимые вы люди! сплюнул зло Муссолини.

Но тут включился в беседу Кенжебек.

– Слушай, Муссолини, вот меня вон в прошлом году на сенокосе пчела в зад ужалила, и что-то я никакой пользы не почувствовал. Неделю старуха жопу мне маслом мазала. Сесть не мог. Лежа ел. И что?

– Так это же терапия! снова поднял палец Муссолини. – Она ж тебя всего один раз ужалила. И не туда, куда надо.

– А как ты ей объяснишь, куда надо жалить? – включился Оратай.

– Это надо курс пройти, – не обратил на него внимания Муссолини.

– Какой курс?

– Пчелиной терапии.

– А-а, ну-ну…

– Ой, балбесы, – вздохнул Муссолини. – Ну балбесы! Сидят тут-и ничего им не надо. А вы хоть знаете, что такое прополис?

Старики не знали.

А может, и знали, но не стали говорить. Промолчали. Ну его к черту, этого Муссолини. Прицепится – не отвяжешься…

– А вы знаете, что мать Гагарина – аргынка? – вставил вдруг ни с того ни с сего Муссолини.

Старики вытаращились.

Про матушку Гагарина Муссолини, конечно, загнул. И сильно, надо сказать, загнул. Но уж больно хотелось ему расковырять, расшевелить, растормошить эту дремучую публику. И когда ему в разговоре не хватало аргументов, он пользовался таким вот приемом: мог залепить какую-нибудь лабуду несусветную, а потом сам ходил удивлялся – откуда, мол, прилетело?

– Она найманка, – авторитетно возразил вдруг Оратай.

– С чего это – найманка? – включился Кенжебек. – Отец у нее жетысуйский. С Маловодного. Значит, она капалка.

– Кто тебе сказал, что она… – начал было Оратай, но тут Каркен свернул затевающуюся дискуссию.