Мелочи жизни

Положение мое было критическое. Старик городничий судорожно сжимал левый кулак, и я со страхом ожидал, что он не выдержит, и в присутствии моем произойдет односторонний маневр. Я должен, однако ж, сознаться, что колебался недолго; и на этот раз, как всегда, я решился выйти из затруднения, разрубив узел, а не развязывая его. Или, короче сказать, пожертвовал Гришкой в пользу своего собрата, с которым вел хлебосольство и играл в карты…

– Да не бейте вы его, ради Христа! – обратился я к городничему, когда Гришка исчез.

– Его-то? – изумился старик.

– Да, его. У него ведь свои права…

– У него-то… права!

– Права. Хоть маленькие, но права.

– Да ведь я его по желанию отца высек…

– И от отца вы не вправе были принимать таких заявлений, а обязаны были обратить его к суду.

– Стало быть, и родительская власть… – Позвольте, я вам что расскажу. Я сам – вот как видите – я сам в молодости такой прожженный негодяй был, что днем с огнем поискать. И карты, и пьянство, и дебош – всего было! Бился-бился отец, вызвал меня из полка в отпуск, и не успел я еще в родительский дом путем войти, как окружили меня в лакейской, спустили штаны, да три пучка розог и обломали об мое поручичье тело… С тех пор – как с гуся вода! В карты – по маленькой; водки – только перед обедом рюмка… баста! Так вот оно что значит родительская-то власть! Помилуйте! да ежели бы я Гришку не учил, так он и город-то у меня давно бы спалил!

Это воспоминание прошлого совершенно успокоило моего гостя. Я заикнулся было возразить ему, но язык не поворотился перед такою невозмутимостью. Навстречу всем возражениям шла самая обыкновенная оговорка: сила вещей. Нигде она не написана, никем не утверждена, не заклеймена, а идет себе напролом и все на пути своем побеждает. Один расскажет, как его секли, другой расскажет, как с него шкуру спустили, – и все убедятся, что иначе не может и быть. Каждый пороется у себя в памяти и непременно какое-нибудь сеченье да найдет… Тут и родители, и заступающие их место, и попечители, и начальники – словом сказать, все, которые и сами были сечены, которых праотцы были сечены и которые ни за что не поверят, услыхав, что сыновья и внуки их не пожелают быть сечеными. До такой степени не поверят, что хоть внезапно, крадучись, а все-таки или себя позволят, на старости лет, высечь, иди сами кого-нибудь высекут… И не по злобе, а так, ради выполнения освященного веками педагогического принципа.

В другой раз Гришка прибежал еще более взволнованный.

– А у меня сегодня палатский чиновник был! – объявил он мне.

– Неужели опять про битье будете рассказывать?

– Нет, этот не бил, а пришел и говорит: "Я прислан здешние торги проверить; вывеска эта ваша?" – Моя, говорю. – "Вы один занимаетесь мастерством? без учеников?" – Один. – "А имеется у вас свидетельство на мещанские промыслы?" – Какое свидетельство? – "А вот, смотрите!" – вынул из портфеля лист, а на нем написано: цена 2 р. 50 к. – "Уплатите, говорит, деньги и возьмите свидетельство; на первый раз я вас не штрафую!" – Я так и ахнул! – Помилуйте! где же я эко место денег возьму? – "А это, говорит, меня не касается; я закон выполнить должен, а вы как знаете". – А ежели я да не возьму свидетельства? – "Тогда я инструмент ваш запечатаю…" Позвольте у вас спросить, сударь: может он так со мной поступить?

– Не знаю, может быть, закон такой есть. Много нынче новых законов пишут – и не уследишь за всеми! Стало быть, вы теперь с обновкой?

– Помилуйте! где я эстолько денег возьму? Постоял-постоял этот самый чиновник: "Так не берете?" – говорит. – Денег у меня и в заводе столько нет. – "Ну, так я приступлю…" Взял, что на глаза попалось: кирпич истыканный, ниток клубок, иголок пачку, положил все в ящик под верстаком, продел через стол веревку, допечатал и уехал. "Вы, говорит, до завтра подумайте, а ежели и завтра свидетельство не возьмете, то я протокол составлю, и тогда уж вдвойне заплатите!" Вот, сударь, коммерция у меня какова!

– Что ж, делать нечего; приходится взять.

– И я вижу, что приходится, да денег нет. По его, значит, я руки склавши сидеть должен… Где это слыхано! человек работает, а ему говорят: не смей работать, ступай в кабак! Потому что куда ж мне теперь, окромя кабака, идти?

– Да, но согласитесь сами, что и государство с своей стороны… У государства есть потребности: войско, громадная орава чиновников – нужно все это оплатить! Вот оно и изыскивает предметы… И предметы сии называются предметами обложения. Пора бы вам, кажется, знать.

– И то пора. Только, вот, как ни живешь, а все завтрашнего предмета не угадаешь. Сегодня десять предметов – думаешь: будет! – ан завтра – одиннадцатый! И всё по затылку да по затылку – хлобысь! А мы бы, вашескородие, и без предметов хорошохонько прожили бы.