В серебристый сонТы бы с ним ушелПо дороге вечных звездНад простором строгих горТы бы перед нимНа колени всталНе стыдясь ни слов, ни слезКто любил — тот и распял…«Ария». «Кровь за кровь»Сердце болезненно сжималось от того, каким она увидела мужа — в полинявшем рубище, босого, с длинными растрепанными волосами и заросшим щетиной лицом, сидящего в тесной, темной, пыльной камере, на его теле виднелись следы пыток.
Дверь в камеру приоткрылась, и вошел темноволосый юноша в расшитом серебром черном мундире.
В душе забрезжила надежда, что — вот оно, избавление, что сейчас он протянет свою руку, поможет ослабевшему в заточении отцу подняться и заберет подальше от этого ужасного места. Но этого так и не случилось… Анри не спешил с помощью, он смотрел со смесью ярости и восхищения.
— Ты всё так же непреклонен в своем решении и отказываешься присягать? — юноша старался смягчить тон: всё-таки перед ним был его отец.
Джон поднялся, повернувшись спиной, устремив взгляд на небольшое зарешеченное окно — что он делал не так? Почему его любимый сын превратился в чудовище? Разве он любил его меньше других своих детей? Потом он повернулся, чтобы посмотреть на лицо сына:
— Если бы я был уверен, что ты принесешь благо своему народу, то уже стоял бы перед тобой на коленях и целовал бы твою руку, признавая своим господином и повелителем. Но, глядя не тебя сейчас, сердце мое обливается кровью. И всё же я продолжаю взывать к твоему благоразумию, сын. Я не могу изменить своим принципам, и всему тому, во что я верю, не могу бросить свой народ.
— Но тысячи уже присягнули! — Анри раздраженно сжал пальцы.
— И я не виню их за это, они хотят спасти свои жизни, но для меня это означало бы показать народу, что я разделяю твои методы и поддерживаю тебя, а этого я не могу сделать, — один Бог знал, как ему было тяжело и больно сейчас, но голос его не дрогнул, — Словно обоюдоострый клинок: приняв — погубишь душу, отвергнув — подвергнешь смерти тело. Прошу, прости меня, сын мой, но это единственное, чего я не могу сделать для тебя.
— Последний раз спрашиваю, отец, — он положил свою руку на плечо Джона, — Ведь это только слова. Не разбивай матери сердце.
— Ты уже разбил — и её, и мое сердце, — мужчина печально покачал головой, — А я привык отвечать за всё то, что слетает с моего языка.
— Ты всё ещё отказываешься? — юноша всё ещё не верил своим ушам.
— Не всё ещё — всегда! — он резко убрал с плеча ладонь сына, — Видимо, мы разговариваем с тобой на разных языках.