Мелодия на два голоса [сборник]

— Здесь — нет! — улыбнулась она, в который раз покоряя меня своей кокетливой, искусственной, но сияющей удивительной улыбкой. За ее спокойные слова и улыбку я готов прокрутить всю ленту сначала.

— Я тоже люблю тебя! — сказал я искренне, и голос мой задрожал. Сейчас мы оба заплачем. Это бывает.

— Тебе больно? — спросила она.

— Нет! — сказал я, глотая слезы.

Унизительное состояние. Ксеня, ты должна любить меня за одну идиотскую сентиментальность.

Через некоторое время Ксеня скрылась, пропала. Мы договорились, что я ей позвоню.

Возвращаясь в палату, встретил Пенина.

— Евгений Абрамович, не скажете ли вы? А когда будет операция?

— Торопишься?!

— Лучше раньше, чем никогда.

— Во вторник, думаю. Хочешь секрет? Тебе повезло, операцию сделает Дмитрий Иванович. Пластика — его диссертация. Понял?

Я кивнул. Значит, через пять дней. Как мне их пробыть? Герои учат иностранный язык накануне казни. Где уж мне. Сопли бы удержать в роковой момент. Большего я от себя не требую и не жду. Воображение услужливо нарисовало картину. Стол, вокруг деловитые врачи, на столе мое голое тело. Я связан по рукам и ногам, чтобы не дергался.

— Дядя доктор, — скулю я, пытаясь поцеловать руку со скальпелем. — Не надо! Снимите меня отсюда, дядя доктор. Я передумал. Простите!..

Все смеются. С самым смешливым ассистентом — истерика.

Так, я помню по кино, ведут себя предатели-интеллектуалы перед тем, как составить подробный список своих друзей. Неприятное зрелище. Но жизненно и поучительно.

Лет десять назад я подрался с одним парнем по фамилии Гольдвиг. Латыш он был. Подрались мы случайно. Гольдвиг был заводилой в маленьком районе и однажды мерзко поиздевался над моим другом. Друг провожал девушку, а Гольдвиг со своими телохранителями стоял и курил возле подъезда. Девушку они пропустили, а друга моего задержали. Стали допрашивать: почему он в шляпе, да почему в очках, да зачем пошел с девушкой, да сколько у него родственников в Китае. Двое держали его за руки, а Гольдвиг при каждом вопросе хлопал его по щекам перчаткой. Представляете? Девушка все видела из окна. Гольдвиг ей симпатизировал, оттого и устроил фашистский цирк. Хотел таким образом наказать соперника, а себя представить в выгодном свете. Цели он добился, мой друг и девушка встречаться перестали после этого.

Спустя целый год после дикой сцены мы шли из библиотеки с двумя или тремя товарищами. Навстречу попался Гольдвиг тоже с приятелями. Я вдруг вспомнил унижение друга, остановил шутника, без разговора ударил очень удачно в челюсть. Гольдвиг вырос выше меня на голову, но тут эффектно брыкнулся на тротуар. Потом ребята образовали кружок, а мы сняли пальто (осень стояла на дворе) и схватились всерьез. Гольдвиг, помню, поначалу был против драки, готов был даже простить коварное нападение. «Не хочу иметь лишних врагов, у меня их и так много!» — заявил он торжественно. Но его убедили, что стыдно.

Мы дрались, минут двадцать. Это моя единственная драка такого масштаба. Он вышиб мне три зуба, причем исхитрился их перекрошить (корни остались в десне), и вывихнул руку в плече.

Но убежал он, а не я. Он не выдержал такого долгого напряжения, страх перед бесконечностью охватил его, и он убежал, хотя был сильнее. А я остался, и друзья с песнями отвели, почти отнесли, меня домой. С тех пор моя гордость не ослабевает. Много раз я мерзко трусил и нередко старательно уходил от опасности, но всегда, вспоминая далекий вечер, оставался доволен собой.

Внезапно с неистовой силой захотелось мне покинуть этот белый коридор, вернуться в лабораторию. Работать, работать день и ночь, без устали.

Старая спазма напоминающе кольнула в бок, и я съежился. Не до жиру, быть бы живу, подумалось облегченно.

В палате Александр Давыдович Кислярский рассказывал о своей встрече с Чапаевым. Петр сидел на моей постели и презрительно слушал.

Дмитрий Савельевич ел компот из железной банки. Любил он, что ли, компот? Лицо у Дмитрия Савельевича походило на мордочку хорька. Полному сходству мешали глаза. Глаза были по-жабьи выпучены и лежали на лице, как свинцовые примочки.

— Он как раз направлялся в Москву, в академию, — рассказывал Кислярский. — А мы с отцом из деревни ехали в этом же поезде. Слышим, вокруг все говорят: Чапаев здесь, Чапаев… А на какой-то станции поезд задержали. Знаете, тогда с движением туго обстояло дело. Расписаний не придерживались. Разруха… Я вылез на перрон и вижу, идет Чапаев, такой небольшой, в бурке и с портупеей. С ним еще человека три. Я за ними пристроился. Входим в дежурку. Чапаев спрашивает: кто здесь главный начальник станции? Один встает: я, говорит, начальник, а вы кто? Чапаев вытаскивает пистолет и ему под нос. А я, говорит, Чапаев. И если, говорит, через пять минут поезд не пойдет, то ты, собака, получишь пулю из этого пистолета. Понял? Начальник затрясся, отдал распоряжение. И поехали мы…

— Ты это в какой книжке прочитал? — спросил Петр.

— Зачем в книжке, я сам видел. Вот как тебя вижу сейчас!