Мелодия на два голоса [сборник]

— Как же не мое, Сережа, как же не мое? А чье же тогда? Ну скажи хоть, что с тобой происходит? Ведь раньше ты не пил. Вспомни, как мы хорошо жили. — В ее голосе забулькали слезы. — Вспомни, Сережа! Тебя дети так любят, а ты их пугаешь. Что с тобой? Скажи, что тебя мучит?

— Гони трояк!

— Я дам, дам, но ты прежде скажи. Нельзя же все время таиться. Какая бы правда ни была, ты скажи. И тебе и мне будет легче. Если у тебя другая женщина, ты все равно скажи. Я не обижусь, что ж. А так ведь хуже, в молчанку играть. И я тебя стала бояться, Сережа. Вот разговариваю с тобой — и боюсь. Как это? Тяжело ведь!

— Не бойся, — усмехнулся Сергей Сергеевич. — Давай трояк, и дело с концом.

Он так истово, красноречиво глянул, что Нина сочла благоразумным прекратить выяснение. Покопалась в сумке, протянула ему три рубля, жалко улыбаясь. Он следил за ее движениями с мрачной гримасой. Уже месяц он нигде не работал, да и раньше — последние полгода — мало приносил денег в дом. И все же Нина никогда не отказывала, ему, хотя прекрасно знала, на что он употребит трудовые рубли. Они вчетвером жили на одну ее зарплату. Как она изворачивалась — уму непостижимо. И оттого что это было непостижимо уму, и оттого что жена безропотно, с какой-то обреченной готовностью отдавала ему последние трешки, Сергей Сергеевич испытывал знобящие приступы тоски, он иногда запирался в ванной, прижимался лбом к стене и подолгу стоял неподвижно, не имея никаких желаний, обессиленный, с трепетом прислушиваясь к сумасшедшим скачкам сердца и к темному гуду в башке.

Не мог себя переломить и остановиться. Какая-то тяжкая сила, сильнее его самого, влекла его под уклон.

— Не хнычь! — сказал он Нине, спрятав трешку в карман. — Знаешь ведь, не люблю!

Он вышел на улицу. Был день, и солнце стояло высоко. По буднему времени возле дома было пустынно. Одна молодая мама, соседка по подъезду, колготилась с коляской, откуда выглядывала забавная детская мордашка.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич! — с повышенной любезностью в голосе поздоровалась соседка. Он что-то буркнул в ответ. Вспомнил: как-то у этой девицы заклинило ключ в замке, и та прибежала к нему за помощью. Он был зол, с похмелья, но пошел и взломал замок, а потом, в тот же день, еще до прихода мужа девицы, врезал новый. Девица в благодарность совала ему какую-то мелочь, но он отказался, а после жалел. До сих пор жалел. Надо было стребовать хотя бы на пиво. Нечем и нечего ему гордиться в его положении.

Сергей Сергеевич не спеша двинулся в сторону магазина. Пить ему не хотелось, да и — не следовало больше пить, но надо было что-то делать, куда-то идти, чтобы убить время до ночи. По пути ему встретилась ватага парней лет по шестнадцать, гогочущих и возбужденных. Один, длинноволосый сопляк, подскочил и наглым баском потребовал сигарету. Сергей Сергеевич молча и злорадно сунул ему под нос увесистый кукиш. Парень попятился. Некоторое время Сергей Сергеевич слышал за спиной недовольное, угрожающее жужжание. Не оглядываясь, достал пачку "Примы" и с удовольствием задымил. "Псы! — подумал весело. — А ну попробуйте укусить! Слабо?"

Он стороной миновал магазин, где у входа издали приметил знакомые, тоскующие фигуры, и погрузился в парк, тенистый и густой, как лес. Огромный это был парк, с прудами и труднопроходимыми оврагами, тут водилось множество белок, а иногда из-за окружной дороги сюда забредали лоси.

Сергей Сергеевич был не пьян и не трезв. Он был в том унизительном и тягостном для человека состоянии, когда не испытываешь никаких чувств, пуст совершенно, мозг дремлет наяву, воля расслаблена и бредешь неизвестно куда, как ожившее дерево.

"За что такая напасть? — думал Сергей Сергеевич. — Чем я провинился и перед кем?"

Нашел укромную полянку, куда почти не доносились звуки города, лег на траву и попытался забыться в воспоминаниях, похожих на грезы.

Поначалу жизнь его вставала перед ним случайными обрывками, невнятными куцыми эпизодами, но постепенно как-то так устроилось, что он начал разматывать нить прошлого в определенной последовательности, точно смотрел загадочный фильм, в котором сам был и режиссером, и зрителем, и главным действующим лицом. Он припомнил себя школьником с тяжелым ранцем на спине, тяжелым не от учебников, а от постоянно напиханных туда железок и всякого иного хлама. При каждой очередной ревизии ему крепко доставалось от отца, но он не мог перебороть себя и оставить безнадзорным ни сломанное колесо, ни деревянную чушку, из которой при случае можно было вырезать забавные фигурки или кинжал. Отец, токарь высшей квалификации, в тихой панике разглядывая загубленные, выпачканные мазутом или еще чем-нибудь тетради и учебники сына, обыкновенно грозил изувечить его до потери сознания или сделать из его дурной башки верстак, но ни разу, насколько Сергеи помнил, не поднял на мальчика руки.