Мелодия Секизяба (сборник)

— Постой, постой, почтенная. Но разве тебе Гюльнахал не сообщила, что колхоз направил её на десятидневный семинар механизаторов в Ашхабад.

— Ашхабад. Какой Ашхабад? — завертелась тётушка Огульсенем, ошалело глядя то на Ташли-ага, то на отца, то на маму. Потом протянула к председателю руки. — Ну хоть ты, мудрый Ташли, скажи мне всю правду — побывала она в этом доме или нет?

— Ни одной секунды, — сказал Ташли-ага. — И делать ей здесь нечего, она в Ашхабаде.

— А свадьба, — уже совсем ничего не понимая, упавшим голосом спросила бывшая сватья. — А свадьба, и угощение, и подарки?

— А калым, который ты получила, — напомнил отец.

— Что касается свадьбы, — пояснил Ташли-ага, — то ты сама всё видела собственными глазами: не свадьба, а пир на весь мир. Знаешь сколько было человек? Тысяча! Такого никто не упомнит. Удивительно ли это? Нет. Поллы, когда в своём уме, — лучший наш работник, и сын у него — хоть куда, а про невесту и говорить нечего. А вот ты, почтенная, поступила очень, скажу тебе, непочтенно и хотела ни за что ни про что получить деньги. Верни их Поллы-ага, да побыстрей.

— Вот именно, — вставил отец, — верни калым, и немедленно. Всё до копейки.

— Но у меня нет этих денег, — прошептала тётушка Огульсенем. — Я отдала их Гюльнахал, и когда она вернётся…

— Немедленно верни, — сказал отец и поднялся с тахты. — Кому давал, с того и спрашиваю. Верно, Ташли-ага?

— Сейчас ты говоришь дельно, Поллы.

— Ты слышала, что сказал председатель, бывшая сватья?

— Слышала, слышала. Да ведь денег-то этих у меня нет.

Тогда и взял решающее слово мудрый Ташли:

— Слушайте меня оба, старые неразумные люди. Вы виноваты поровну, потому что хотели идти против времени, вернуться в старое, а это никак не может больше случиться. Согласны вы признать мой приговор окончательным и подчиниться ему?

— Согласен, — сказал мой отец.

— И я, — ответила тётушка Огульсенем. — Я тоже.

— Тогда слушай меня, Поллы, и слушай меня, Огульсенем. Что свершилось — пусть будет. Гюльнахал пусть вернётся в родной дом, с ней ничего не случилось и не случится пока вы мне доверяете управлять колхозом и людьми. Значит ты, Огульсенем, вернёшь Поллы его деньги, а он не будет помнить зла. Не было в нашем ауле распрей и никогда не будет, это я обещаю вам, не быть мне Ташли-агой. Ты согласна, бывшая сватья?

— Согласна, согласна, Ташли, вот только деньги…

— О деньгах потом. Слушай ты, Поллы, и ты, Сона. Я ещё раз поздравляю вас с женитьбой сына и с тем, что в ваш дом вошла такая замечательная невестка, как Кумыш. И в этом вопросе пусть будет сплошная радость без всяких глупых недоговоренностей. Ты обещал согласиться со мной, Поллы.

— Пусть эта чёртова сватья вернёт мне деньги.

— Сейчас я расплачусь с тобой, Поллы, а ты, Огульсенем, будешь должна мне. — И с этими словами Ташли-ага полез в карман, вытащил из него бумажник, а из него какие-то расписки. — Это ты писал, когда брал у меня деньги, в долг, Поллы?

— Я, а кто же ещё?

— Правильно. Вот твоя первая расписка на пять тысяч, вот вторая на две. Пять да две — семь, верно? А Огульсенем тебе должна восемь. Вот тебе ещё тысяча наличными — и с Огульсенем у тебя все расчёты закончены. А всё остальное — это уже моё дело.

Отец в ошеломлении смотрел то на расписки, то из Ташли-ага.

— Расчёт окончен, — произнёс он наконец. — Пусть теперь эта негодница забудет дорогу к этому дому.

— Ну, это вы разберётесь между собой, — сказал Ташли-ага. — Но я тебе, Огульсенем, скажу ещё вот что: один раз ты хотела продать девушку за калым, тебе это не удалось. Но если попробуешь ещё раз — тогда уже не обижайся — ответишь за оба раза.

— Уж ты не беспокойся, Ташли, — заверила его тётушка Огульсенем, видя, что на этот раз всё заканчивается более или менее благополучно. — Пусть строит свою жизнь, как хочет, лишь бы была довольна.

И с этими словами она словно улетучилась. А Ташли-ага дал напоследок отцу такой совет:

— Поллы, не окажись глупее этой женщины. Образумься и прими сноху в дом, как она того заслуживает. Прощай.

Я проводил его до ворот.

— Спасибо, Ташли-ага, от меня и Кумыщ. Спасибо.

Ташли-ага подмигнул мне совсем как мальчишка.

— Не вешай носа, сынок… А если что — приходи прямо ко мне.

Как только Ташли-ага покинул наш дом, отец снова лёг на тахту и замер. А когда услышал, что я вернулся, обратился к маме:

— Ты что, не видишь? Мне плохо. Накрой меня одеялом.

Одеяла были уложены на сундуке большой стопкой. Мама взяла два самых толстых и накрыла ими отца. Некоторое время ничего не было слышно, затем отец спросил:

— Э, Сона. Что они там копаются — твой сын и невестка?

— Может, Поллы, мне позвать Ашира?

— Нет, звать не надо. Сходи, посмотри, чем они заняты в то время, когда отцу плохо.

— Собирают вещи, Поллы. Почти собрались, — сообщала мама, вернувшись с нашей комнаты.

Отец помолчал ещё несколько минут. Потом сказал:

— Если хотят бросить больного отца, пусть уходят утром. Куда они сейчас пойдут? Пойди, передай им это.

Мама пошла и вернулась.

— Ашир говорит, что уж уходить, то уходить сразу.

И снова наступило молчание. Отец полежал ещё немного, потом стал ворочаться с боку на бок и пыхтеть.