Мелодия Секизяба (сборник)

Мы работали до конца смены. А потом вместе с Нурыевым пошли домой. У ворот дома нас встретила Кумыш. Она ждала ребёнка и стала ещё красивей. Маме она и раньше нравилась, а теперь она ходила за ней тенью и не давала ничего делать, боясь повредить будущей внучке: в том что будет именно внучка, она была уверена совершенно. Но больше всех в доме любил её Поллы-ага, мой отец. Стоило Кумыш задержаться на работе хоть на четверть часа, он уже начинал волноваться и шёл в гараж заводить машину. Если бы кто-нибудь спросил его, не хочет ли он себе другой снохи, он счёл бы такого человека сумасшедшим. Больше всего он любил, когда. Кумыш измеряла ему давление. «Сто двадцать на семьдесят, — говорил он в таких случаях. — Как у жениха. А всё благодаря ей, Кумыш». Больше всего он боялся, что Кумыш на него сердится за прошлое, и не было таких добрых и ласковых слов, которые он жалел бы для Кумыш, так что мне впору было ревновать. После появления в доме Кумыш отец буквально расцвёл: его портрет снова прочно водворился на Доску почёта, и не успевал он получить от колхозного бухгалтера деньги, как спешил купить Кумыш какой-нибудь подарок. Если его спрашивали о невестке, он, прежде чем ответить, с восхищением целовал кончики пальцев и только потом говорил: «Ангел. Настоящий ангел». А если мама случалась рядом, она добавляла неизменно: «Вот именно. Ангел — и всё».

Отец оформил доверенность на вождение машины на имя Кумыш. «Я стар, — говорил он в кругу таких же уважаемых яшули, и те согласно опускали белые бороды, — я стар, Аширу некогда. А Кумыш словно создана для того, чтобы возить бедного старика». И при этом молодецки выпячивал грудь.

Рано утром мы отправились в Ашхабад. Кумыш хотела сдать в музей этнографии все украшения и редкие наряды, которые мама подарила ей к свадьбе — среди них некоторые были уникальными. Родители, естественно, не возражали. Тем с большим удовольствием, придя однажды в музей, они увидели всё это под стеклом витрины, а в углу была карточка: «Вещи и ценности подарены музею…» — и дальше шли фамилии мамы и отца.

Эпилог

Вот и закончилась эта нехитрая история. Она началась на берегах Секизяба и на его берегах продолжается и будет продолжаться, покуда живы мы сами. Таким образом замыкается малый круг бытия, история одной семьи, живущей в одном ауле, чья жизнь связана с прозрачными водами этой реки, которая теперь влилась в большую воду старшей сестры, Амударьи. Так люди приходят на помощь друг другу, преодолевая горы и равнины, а теперь и реки берут пример с людей. Нет, по-прежнему не мал Секизяб, как и прежде мы пьём твою родниковую воду; только, если раньше бывало, что берега твои, побеждённые летним зноем, были пустынны и голы, то теперь они сплошь заросли фруктовыми садами.

После окончания института прошло четыре года. Занятия наукой требовали всех сил и, как ни тяжело мне было это, пришлось проститься со своим бульдозером. Теперь, после защиты диссертации, мне поручено проводить мои теоретические расчёты и разработки в жизнь. Все эти годы я разрабатывал и совершенствовал систему очистки и повторного использования насыщенных солями вод; наверное, этим я буду заниматься всю жизнь. Рядом со мною трудятся сотни и сотни людей, так же, как и я, озабоченных тем, чтобы ни одна капля добытой с таким трудом воды Каракумского канала не пропадала даром.

Дома у меня всё в порядке. Отец постарел, но характер у него всё такой же: боевой и детский одновременно. Он старается никогда не вспоминать историю нашей женитьбы.

Теперь мне уже совсем ясно, что он по-стариковски влюблён в Кумыш, и где бы ни зашёл разговор на любую тему, кончается он тем, что отец начинает перечислять достоинства своей снохи, и, судя по тому, что он не может остановиться, этим достоинствам нет конца. Ну и конечно, всё его сердце, как и сердце мамы, отдано маленькой шалунье по имени Гулялек. Она пришла в этот мир весной, когда распускаются красные маки — и по этим цветам и получила своё имя. Отец называет её козочкой, мама — золотым альчиком, и оба наперебой балуют её, чем только могут.

Мама продала всю свою живность, оставив только для своей любимицы одну корову. Я люблю смотреть на нашу семью, когда она вся в сборе, и только не могу понять, кто кого больше любит; внучка бабушку и дедушку, или они — внучку и Кумыш.

Иногда мы все вместе уходим на берег Секизяба. Мы садимся у самого водопада и затихаем, и тогда всё повторяется сначала, и Секизяб напевает нам свои давние и вечно молодые мелодии, словно соединив свою музыку с напевами Мыллы-ага и Тачмамед-ага, прибавляя к ним искусство Сахи-бахши и дивного музыканта Чары, и этому нет конца, как нет конца ни музыке, ни жизни.

Тревожные дни и ночи

Выстрел