Меловой Человек

— Двойной эспрессо, — говорит ему Никки.

Он едва заметно наклоняет голову, давая понять, что услышал заказ, и исчезает.

— Ну так? — Она снова поворачивается ко мне. — Кто начнет, ты или я?

Я внезапно осознаю, что понятия не имею, с чего начать. Смотрю в чашку в поисках вдохновения, но ничего не приходит. Я решаю начать с самого очевидного.

— Так что, ты решила остаться в Борнмуте?

— Я уезжала на время по работе. Но да, вернулась.

— Понятно. И чем ты занимаешься?

— Это неинтересно. Вожусь с документами.

— Здорово.

— Ни капли. Зверски скучно.

— Ясно.

— Ну а ты?

— Учу… Я теперь учитель.

— В Эндерберри?

— Да.

— Ты молодец.

Возвращается официант и приносит ей кофе. Она благодарит. Я отпиваю из своей чашки. Все движения — осторожные и выверенные. Мы оба жутко напряжены.

— Как мама? — спрашиваю я.

— Она умерла пять лет назад. Рак груди.

— Мне жаль.

— Да не стоит. У нас не все было гладко. Я ушла из дома, когда мне исполнилось восемнадцать. И с тех пор мы не очень-то часто виделись.

Я смотрю на нее. Мне всегда казалось, что именно Никки ждет счастливый финал. Она сбежала от отца. Вернулась ее мама. Похоже, в реальной жизни счастливых финалов не бывает. Только запутанные и сложные.

Она выдыхает дым.

— Видишься с остальными?

Я киваю:

— Да. Хоппо теперь трубопроводчик. Гав управляет «Быком». — Пауза. — Ты… знаешь про несчастный случай?

— Да, знаю.

— Откуда?

— Рут часто писала мне. Так я и про твоего отца узнала.

Рут? Какой-то отдаленный звоночек. Ах да! Подруга отца Мартина с кудрявыми волосами. Та самая женщина, которая приглядывала за Никки после нападения.

— Она все время писала о том, как навещает отца, — продолжает она. — Так что я перестала читать ее письма. А затем сменила адрес и не сказала ей. — Она отпивает кофе. — Знаешь, он все еще жив.

— Да, знаю.

— Конечно, — кивает она. — Твоя мама. Добрая самаритянка. Забавно, не правда ли?

Я улыбаюсь:

— Ты так ни разу его и не навестила?

— Нет. Но непременно навещу на похоронах.

— И никогда не хотела вернуться в Эндерберри?

— Там случилось слишком много плохого. И когда случилось наихудшее, меня даже не было рядом.

Нет, не было. Но все же она является частью всех этих событий.

Она наклоняется и тушит сигарету:

— Итак, светская беседа закончена. Может, перейдем к делу? Почему ты спрашивал о Хлое?

— Откуда ты ее знаешь?

Она изучает меня взглядом какое-то время, а затем говорит:

— Сначала ты скажи.

— Она снимает у меня жилье.

Ее глаза распахиваются.

— Вот дерьмо.

И все сразу встало на свои места.

— Прости, но… просто это… — Она встряхивает головой. — Поверить не могу, что она пошла на такое.

— Какое? — Я в недоумении смотрю на нее.

Она достает еще одну сигарету, уже не спрашивая разрешения. Ее рукав открывает небольшое тату на запястье. Маленькие ангельские крылья. Она перехватывает мой взгляд.

— В память об отце. Как эпитафия.

— Но он все еще жив.

— Брось, это не жизнь.

А тату — не эпитафия. Тату — это нечто другое. И это нечто почему-то внушает дискомфорт.

— Так или иначе, — она закуривает и глубоко затягивается, — мы познакомились с ней год назад. Когда она меня нашла.

— Нашла тебя? Кто же она?

— Она моя сестра.

— Ты помнишь Ханну Томас?

Секундочку… А затем я вспоминаю. Ну конечно. Блондинка. Подруга Девушки с Карусели. Дочь полицейского. И разумеется…

— Да, я помню. Это та девушка, которую изнасиловал Шон Купер. Она забеременела.

— Вот только он ее не насиловал, — говорит Никки. — Это все вранье. Шон Купер не насиловал Ханну Томас. И не был отцом ее ребенка.

— А кто тогда? — Я ошеломленно смотрю на нее.

Она смотрит на меня, как на идиота.

— Да ладно, Эд. Пораскинь мозгами.

Я пытаюсь пораскинуть. И тут до меня доходит.

— Это твой отец? Твой отец ее изнасиловал?!

— Не делай вид, что удивлен. Все эти протестующие были его личным маленьким гаремом. Группиз. Они поклонялись ему, как рок-звезде. А папа… Что ж, давай просто скажем, что человек — раб своей плоти и все такое.

Я пытаюсь это переварить.

— Тогда почему Ханна солгала и сказала всем, что это был Шон Купер?

— Потому что мой отец велел ей это сделать. И потому что ее отец не смог бы прикончить пацана, который и так уже мертв.

— А ты как узнала об этом?

— Услышала, как они ругались однажды ночью. Они думали, что я сплю. Точно так же они думали, когда трахались.

Я вспомнил тот вечер, когда увидел Ханну Томас у нас в гостиной.

— Она приходила к моей маме. Была очень расстроена. Мама ее утешала. — Я снова улыбаюсь. — Удивительно, как легко можно засунуть все свои громкие принципы куда подальше, когда речь заходит о твоей жизни и твоем ребенке.

— Вообще-то она была настроена оставить ребенка. Это мой отец хотел от него избавиться.

— Он хотел, чтобы она сделала аборт? После всего? — недоверчиво спрашиваю я.

Никки приподнимает бровь:

— Удивительно, как легко можно засунуть свою веру куда подальше, когда речь идет о твоем ублюдке и твоей репутации.

— Вот козел. — Я встряхиваю головой.

— Ага. Тот еще.

Мой мозг мучительно пытается осознать все это.

— Так, значит, она все-таки родила ребенка? Почему я этого не помню?

— Потому что вся их семья переехала. Ее отца перевели, или что-то в этом роде.