«…Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить – только жить! Экая правда! Господи, какая правда! Подлец человек!.. И подлец тот, кто его за это подлецом называет», – прибавил он через минуту.
Из письма Петру В., другу-писателю
…Эту правду Раскольникова правда жизни включает как часть. В жизни и так, и не так. Есть «как бы ни жить, только жить», невпроворот этого; но есть и цветаевское «отказываюсь быть» – одна из весомейших причин мировой смертности. Гамлетовский вопрос для каждого главный и всеобъемлющий. Условно здоровым большинством осознанно никогда не ставится, но таится в подспуде.
Когда память моя наполнилась скорбным перечнем отказавшихся быть; когда пришлось не раз и не два ощутить, как надвигается этот вопрос на меня самого, я понял, что необходимо, спасительно необходимо его изучать – исследовать и обдумывать. Пытаться понять истоки самоубийства в природе. Узнать, как и почему люди из тысячелетия в тысячелетие увольняются с жизненной службы по собственному (а так ли?) желанию, сбегая в иной мир через черный ход, а не торжественно удаляясь через парадный. Впрочем, и черную лестницу научились украшать как парадную, с еще более пышными и затейливыми прибамбасами. Особенно трудно найти грань, если она есть, между больным и здоровым самозавершением жизни. Карл Ясперс, например, не самый хилый из психиатров, бросил походя провокационную фразу, часто цитируемую: «больной обращается к врачу, здоровый кончает самоубийством» – чушь очевидная, но с фактами в изрядном числе случаев совпадает.
Многие мужи мысли сходятся во мнении, что намеренно сводить счеты с собой умеет в живом мире только человек, что это чуть ли не главный его признак – такая вот самоубийственная свобода от изнасилования собственной жизнью, в отличие от биороботности животных.
Я в этом не убежден. После многих лет ревиваторской практики, когда с суицидниками встречаешься ежедневно лицом к лицу, вопрос о соотношении свободы и самоубийства остается для меня только вопросом. Бердяев: «
Не человек, а что-то или кто-то за человека?.. Не знаю, человеческая это сила или чья-то еще, но наблюдаю и знаю уверенно, что даже в самой измученной и отчаявшейся душе действующих сил всегда две: сила смерти и сила жизни, разрывная борьба между ними идет до последнего мига, и роль осознанной личной свободы в борьбе этой переменчива – от преобладающей до практически нулевой. Не так уж волен человек ни НЕ совершить суицид, когда его к этому тянет, ни покончить с собой, как бы этого ни хотел – недаром ведь только каждая восьмая-девятая из попыток самоубийства приводит к смерти, остальные семь-восемь так и остаются искренними попытками. (Шантажно-демонстративные псевдопопытки не в счет, хотя и они многое означают.)
А животные не такие уж биороботы. Вопрос «быть – не быть» тоже могут иногда решать так или эдак. Не говорю об альтруистическом самопожертвовании, на которое некоторые из зверей способнее, чем человек. Внимательные наблюдатели сообщали, что и самоубийства, которые можно назвать, условно, эгоистическими – от отчаяния, оттого, что жить дольше невыносимо, – совершают иногда лебеди, дельфины, киты, слоны, лошади и, говорю не понаслышке, собаки (в отличие, многозначительное, от кошек). Одного пса-самоубийцу я знал. Крупный кобель овчарочьих кровей. На железнодорожной станции, после многонедельного тщетного ожидания своего уехавшего хозяина прыгнул под поезд. До того пес этот успел показать себя достаточно разумным, чтобы переходить пути только при полной безопасности, как многие уличные собаки, дожидающиеся зеленого светофора. Известны и другие подобные случаи. Верный пес Моцарта умер на могиле хозяина…