Memento mori

«Полиция по-прежнему в недоумении относительно непрекращающихся жалоб со стороны многочисленных пожилых особ, осаждаемых анонимными звонками некоего телефонного хулигана с августа прошлого года.

Хулиганство, по-видимому, групповое. Сообщают, что возраст хулигана был «очень юный», «безусловно зрелый», что это был человек «пожилого возраста» и т. д.

Телефонный голос неизменно предупреждает жертву: «Сегодня вы умрете».

Телефоны подвергшихся лиц прослушиваются, полиция рекомендовала им затягивать разговор. Но этот, равно как и другие способы выявления телефонного хулиганства, пока что себя не оправдал, как вчера признала сама полиция.

Сначала предполагалось, что банда орудует лишь в центре Лондона. Однако из недавного сообщения бывшего литературного критика мистера Гая Лита, 75 лет, проживающего в Стедросте, графство Суррей, явствует, что сеть раскинута куда шире.

Среди многих, сообщивших о звонке, – дама Летти Колстон, кавалер Ордена Британской империи, 79 лет, зачинательница тюремных реформ, а также ее невестка Чармиан Пайпер (миссис Годфри Колстон), романистка, 85 лет, автор «Седьмого ребенка» и т. д.

Дама Летти заявила вчера репортерам: «Полагаю, что уголовный розыск не понимает всей серьезности дела. Лично я наняла частных сыщиков. Думается, что очень напрасно упразднено у нас публичное бичевание. Эту мерзкую тварь надо основательно проучить».

Чармиан Пайпер, супруга бывшего главы пивоваренной фирмы мистера Годфри Костона, 86 лет, которая тоже стала жертвой хулиганства, вчера сообщила: «Нас эти звонки нимало не тревожат. Звонит очень вежливый молодой человек».

Генри Мортимер отложил газету и взял чашку чаю, которую ему протягивала жена.

– Вот загадочная-то история, – сказала она.

– А то полиции просто-таки своих забот не хватает, – сказал он, – бедные ребята.

– Обязательно ведь поймают негодяя, неужели же нет?

– Соображаясь со всеми данными, – сказал он, – не очень-то ясно, как это его поймают.

– Ну, тебе, конечно, виднее.

– Так вот, соображаясь со всеми данными, – сказал он, – я полагаю, что звонит им Смерть собственной персоной.

Она почти не удивилась этим его словам. Она понимала его и прежде, когда он приноравливался к чужому разумению, и теперь, когда мысли его ни от кого не зависели; так что нечего ей было особенно удивляться. Дети перестали принимать его всерьез – для чужих его слово имело больше веса. Даже старшие внуки, как они его ни любят, никогда теперь не поймут, чего от него может быть нужно другим. Он это знал и ничуть об этом не волновался. Эммелина, однако же, никогда не смогла бы считать Генри эдаким старичком, пристрастившимся к философии, – раз уж в отставке, по общему примеру нужно обзавестись каким-нибудь хобби. Она не слишком показывала детям, что она думает на самом деле: их надо было ублажать, в их глазах надо было казаться практичной и основательной. Но по-настоящему она доверяла только Генри, и на этом доверии все у нее строилось.