Memento mori

– Ну а Годфри раздражен до крайности. И еще у нас неподходящая экономка. Она его тоже допекает. Вообще у Годфри куча забот. Ты бы его просто не узнал, Гай. Он потерянный.

– Очень расстроился, что твои романы переиздают?

– Гай, ты знаешь сам, я не люблю, когда разговор идет против Годфри. Но, между нами говоря, он действительно ревнует. И возраст, казалось бы, не тот, и вообще, что ему теперь. А вот поди ж ты. Ко мне тут приходил молодой критик, Гай, он ему так нагрубил...

– Ты ему всегда была не по уму, – сказал Гай. – Только вот, по-моему, ты почему-то чувствуешь себя перед ним слегка виноватой.

– Виноватой? Нет-нет, Гай. Говорю же тебе, здесь все дышит удивительной невинностью.

– Иногда, – сказал он, – чувство вины оборачивается чувством преувеличенной правоты. Только вот зачем бы тебе быть перед Годфри слишком правой или чересчур виноватой?

– Ко мне постоянно приходит священник, – сказала она, – и знаешь, Гай, если уж мне что-нибудь понадобится по нравственной части, то я обращусь к нему.

– Только так, только так, – сказал Гай и успокоительно положил корявую руку к ней на колени: да, он, должно быть, подзабыл, как надо обращаться с женщинами.

– И между прочим, – сказала Чармиан, – ты знаешь, это из-за него Эрик от нас отошел. Тут вот, Гай, скажем прямо, целиком Годфри виноват. Тяжело это говорить, и, конечно, с Эриком мы натерпелись, но как ни крути, а отношение Годфри....

– Эрик, – сказал Гай, – мужчина пятидесяти пяти лет от роду.

– Ему исполняется пятьдесят семь, – возразила Чармиан, – в будущем месяце.

– Стало быть, пятидесяти семи, – поправился Гай. – Мог бы за это время обзавестись чувством ответственности.

– Увы, – вздохнула Чармиан, – этого у нас нет и не будет. Одно время я думала, что из него получится художник. Писания его мне никогда доверия не внушали, но вот полотна – в них сквозил талант. Мне, во всяком случае, казалось. Но Годфри так ужасно скупился, и вообще Годфри...

– Насколько я помню, – сказал Гай, – Эрику шел сорок шестой год, когда Годфри отказался его содержать.

– И Летти тоже еще, – продолжала Чармиан, – что это за жестокие игры с завещаниями? То наобещает Эрику с гору, то все свои обещания берет назад. Не знаю, кстати, почему бы ей не сделать что-нибудь для Эрика еще при жизни?

– А ты думаешь, – полюбопытствовал Гай, – что деньги ублаготворили бы Эрика?

– Да нет, – сказала Чармиан. – Чего не думаю, того не думаю. Я не один год втайне пересылала Эрику кой-какие деньги через миссис Энтони, нашу экономку, и никак это его не ублаготворило. Ну, он, конечно, сердится на меня за мои книги.

– Прекрасные книги, – сказал Гай.

– Эрика раздражает их стиль. Боюсь, что ни разу в жизни Годфри не обошелся с ним тактично, вот оно в чем дело.

– Прекрасные книги, – повторил Гай. – Я их как раз перечитываю. Взять хоть «Седьмое дитя». Я особенно люблю этот изумительный эпизод, когда Эдна стоит в своем макинтоше на Гебридах у края скалы, забрызганная прибоем, и волосы разметаны по лицу. Она оборачивается, а Карл рядом с нею. Что замечательно с твоими любовными парами, Чармиан: у них никогда не бывает предварительных разговоров. Взглянут друг на друга – и все понятно.

– Вот-вот, – сказала Чармиан, – именно этого, в частности, Эрик терпеть не может.

– Эрик – он реалист. У него нет чувства времени и совсем нет доброты.

– Гай, дорогой, да ты что, – ты думаешь, эта молодежь читает меня от избытка доброты?

– Нет-нет, терпимость и мягкость здесь ни при чем. Истинная доброта, однако же, возвышает ум и направляет внутренний взор. Если стоящее произведение искусства открывают заново, это, я думаю, происходит по доброте душевной открывателя. Ну да, и все же тот, кто лишен чувства времени вдобавок к доброте, твои книги толком не оценит.

– У Эрика нет никакой доброты, – сказала она.

– Может, просто потому, что он вступил в пожилой возраст. Молодежь куда приятнее в обхождении.

Она его не слушала.

– Во многом он так похож на Годфри! – сказала она. – Поневоле припоминается, как мне на что только не приходилось закрывать глаза! Платки Годфри в губной помаде...

– Да перестань ты виноватиться перед Годфри, – сказал Гай. Он ожидал более интересного разговора с Чармиан. Никогда на его памяти Чармиан столько не жаловалась. Видимо, зря он спросил про Годфри. Слова ее действовали на него угнетающе. Они были как рассыпанный сахар: сколько ни мети, все равно скрипит под ногами.