Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

Странное зрелище ЦЛД! Начищено, как на военном корабле. Врачи в примитивной обстановке умудряются делать великолепные операции. После лагеря поднимающим стимулом служат и улучшенное питание, и чистая постель, и уход. Быт и порядок хорошей больницы. Но – входят надзиратели с ежедневной поверкой. Читают приказы о карцере за нарушение дисциплины. В карцер могут равно попасть врачи и больные. Как бред встает – лагерь ведь! Каждый в неустойчивом равновесии. Не знает, как овцы в овчарне, что его завтра ждет.

О рукописях

Из больницы я не вернулась в 3-й барак. Девчата-зазонницы жили уже с новой старостой. Меня направили в 4-й, полуинвалидный.

В начале зимы определенной работы нет: ни картошку перебирать, ни клопов морить, ни убирать зону и чистить бровку не надо. Многие сидели, «припухали» на нарах, ожидая, куда пошлют. Мне отвели удачные нары – в углу и близко от окна. Отгородилась занавеской.

– Прямо купе люкс, – сказала Кэто, осматривая, – и хорошо, что в одном бараке с нами.

В лагерях людей изнуряет работа. Но не менее изнуряет людей, привыкших к интеллектуальной работе как основе существования, отсутствие этой работы – сосущая незаполненность головы.

Белка, запертая в клетку, кружится в колесе, чтобы восполнить необходимость движения; человек, запертый от притока привычной работы для головы, начинает кружиться в своих мыслях. Невозможность вылить свои мысли болезненна. Перестать думать так же трудно, как перестать ходить на двух ногах.

И мысли, и образы необходимо записывать, потому что это реализует их. Велемир Хлебников, говорят, писал стихи, а потом равнодушно смотрел, как бумажки с ними раскуривают на цигарки: факт написания был для него уже реализацией мысли. Можно и по-другому: на Колыме я реализовала переживаемое в устный стих и пускала его в обращение. Он становился фольклорной песней. Но здесь не было для этого нужной аудитории. И потребность записывать становилась насущной еще оттого, что меньше надеялась на свою память. А может, потому, что хотелось дальше уйти в образы юности и закрепить их. На Колыме записи угрожали карцером: нам не выдавали даже из посылок бумагу и тетради. В Темниках выдавали. И перо, и чернила в КВЧ я достала. Оставалось: в «купе люкс», лежа на животе, лицом к окну, начать записывать. Я принялась за повесть о студенческих экспедициях 20-х годов, бродяжничество «с котомкой за плечами». Но куда прятать тетради? На Колыме я прятала свои записи в конюшне, в стойло моей лошади (я была возчиком), а здесь? Сидя в художественной мастерской, слушая, как Алла читает стихи Даниила Андреева, я вдруг сказала:

– Хотите, я расскажу о времени, которого вы все, по младости, не знаете? О молодежи 20-х годов.

– Хотим.

Я вытащила из-под телогрейки тетрадь и стала читать.

– Это ведь настоящая книга?! – удивилась Надя. – Ее бы можно напечатать. Первый раз я встречаю живого человека, который пишет книгу.

Алла посмотрела на нее насмешливо, переглянулась с Фулей.

– Чтобы печатать, надо прежде всего вынести из лагеря, а это – довольно трудное дело. И даже куда прятать – неизвестно.

– Давайте спрячу в письменный стол лейтенанта, – предложила Надя, – он туда не заглядывает. От кабинета ключ у меня.

– Пасть льва – наиболее безопасное место, – подтвердила Фуля.

– Ну что же, бери! – Я отдала ей тетрадь. – Напишу дальше и еще отдам…

Всю зиму, как только оказывалась свободная минута в дневные часы, я писала у себя на нарах (вечером не было света) и отдавала написанное Наде.

Пришла весна. Снег еще не сошел, утрами морозило, но воробьи вертелись и чирикали на крышах, а залетевшая в зону синичка на солнышке пела весеннее «пинь-пинь-пинь!». Нас выгнали обивать лед и чистить зону. Я стояла с лопатой у кучи снега, когда ко мне подошла Мария Самойловна. Шепнула:

– Есть оказия налево отправить письмо. Хотите?

– О, конечно!

– Завтра утром устройтесь чистить уборные. Письмо зашейте в узкий и тонкий мешочек, чтоб вышла повязка. Завтра в девять часов утра в уборную вольных придет женщина в черной меховой шубе. Она вам скажет: «Все расчистили? Сильно тает сегодня». Вы ответите: «Пора – время уже быть весне» – и протянете ей сверток. Человек верный… Работает в индпошиве, завтра едет в командировку в Москву. Напишите свой московский адрес под материей, в которую зашьете письмо. – Она кивнула мне и пошла догонять бригаду.

У меня дух захватило: письмо домой! И можно не только письмо – стихи и записи отправить… Не «Котомку», конечно, это слишком большой пакет, но записи о процессе творчества, которые могут очень понадобиться, если выйду на волю когда-нибудь… Не мне, так кому-то другому, как весть обо мне. Надо вынуть из КВЧ, разобрать.

Пошла разыскивать Надю.

– Достань, пожалуйста, Надя, мои записи из стола начальника.

– Как же я достану? Он в кабинете.

– А как же быть? Мне очень надо посмотреть первые главы, чтобы дальше писать. Когда он уйдет?

– Не знаю. И не знаю, оставит мне ключ или нет.

– Ой! Ведь мы и не подумали, как это опасно. Вдруг этап, я так и не получу…

– Ну, пока никакого этапа не предвидится.