Мемориал августа 1991

– Настасья Петровна (к этому времени они успели познакомиться, как и положено), есть ли у вас здесь что-то примечательное, не знаю, как выразиться. Или богатей, какой у вас обитает?

– Примечательного ничего нет. Церква старая, правда, батюшка Ироним ремонт сделал. Со всех дворов деньги собирал, а богатей этот и не дал ничего. Есть такой фамилия – Подкулачник Иван Васильевич. У него земли много, дом, как раньше у купцов были.

– Он и сейчас им под стать – сказал Митрофан Андреевич.

Бабушка Настя не стала комментировать слова гостя, а сказала, что и было нужно.

– Он отдельно проживает. Раньше в селе жил, а теперь, говорю вам, поместье у него свое.

– Название, небось, для него придумал – предположил Митрофан Андреевич.

– А как же, только не могу сразу вспомнить. Памяти совсем уж не стало.

Бабушку Настю никто не торопил, и без того, найти единственное здесь поместье не составляло труда. Но она все же вспомнила, точнее, принесла из своей комнаты листочек, на котором неизвестно для какой цели было написано: ‘’Свободного капитала и эксплуатации’’.

– Вот оно мои дорогие, мерзость какая.

– Это точно – многозначительно произнес Митрофан Андреевич, а Архип Архипович иронично улыбнулся.

– Магазин, то у вас, где, – или кто хорошей самогонкой торгует? – спросил Архип Архипович, когда бабушка Настя, убрала обратно пригодившуюся писульку с гадким названием.

– И магазин есть, целых два, и самогонку продают. Революционная улица, дом десять, Клара Витальевна. Очень хороший у нее самогон, но это от людей знаю, сама давно уж не принимаю.

Архип Архипович начал собираться.

– Сейчас прямо, потом первый поворот налево, это и будет Революционная. Если что скажи от Настасьи Петровны – пояснила хозяйка…

… – Где же мои касатики? Кис, кис, кис – звала бабушка Настя, выйдя на крыльцо, но кошачье племя и не собиралось, до поры, до времени возвращаться в дом…

5. Мемориал августа 1991 года.

– Сон странный видел Ваньша, до сих пор мурашки по коже ползают. Ты не смейся, не смешно мне совсем – Ироним Евстратиевич серьезным голосом, говорил, сидящему напротив него, и перед большой чашкой с дымящимися пельменями, Ивану Васильевичу Подкулачнику.

Если Ироним Евстратиевич был маленький, сухонький, из тех граждан, о которых говорят: ‘’в чем только, душа держится’’, то Иван Васильевич был подобен герою из произведения немецкого сказочника: невысокий, сутулый, обросший, как обезьяна жестким волосом, что зачастую светились лишь одни злобные глаза. Все время одетый в непонятные лохмотья, к тому же сильно волочивший за собой левую ногу. Ему недоставало лишь горба между лопаток, и тогда бы он мог претендовать на что-то не только немецкое, но и с полным правом, мог бы сойти за персонажа из книги классика французской литературы.

Имел Иван Васильевич, кажется, самый скверный характер во всей округе. Никогда не улыбался. Многие и вовсе считали, что он этого не умеет делать. А с самого рождения, по легенде, сохранившейся из прошлых лет, шибанулся он с какой-то деревянной лавки на давно не мытый пол. Вот и предстал на свет божий – Иван Васильевич Подкулачник.

Одно имел он качество, ценил его, берег, как зеницу ока. На нем он вырос, им дышал, ему поклонялся. Название тому пороку – жадность. Правда, говоря, все же нужно отметить одно немало важное обстоятельство. После того, как Подкулачник разбогател – во времена новых тенденций, то он сделал важное изменение в своем привычном обиходе. Он перестал экономить на собственном желудке и теперь жрал от пуза. Пять, шесть, семь – раз в день. Любил посиживать на белом унитазе, любил пердеть при любом удобном случае, совершенно не стесняясь окружающих его людей, будь то его родственники (своих детей у него не было, была жена Матрена, да и та, ушла в монастырь, то ли от жадности супруга, то ли от постоянного пердежа, которого Иван Васильевич не жалел ни для кого), или его наемные батраки. Которых, к данному времени, в его фермерском хозяйстве было не менее двух сотен человек.

– Что снова мощи священные увидал в каменном колодце. Помню я тебя дурака, как ты чуть не сгинул в херовой шахте. Косточки мучеников хотел достать – противно засмеялся Иван Васильевич.

– Ты не смейся Ваньша, пути господни неисповедимы. То, что костей там не было, еще не говорит, что супостаты не там расстреляли праведников из Новопреображенского монастыря – разозлился Ироним Евстратиевич.

На его лице, сморщенном от прожитых лет, имелась абсолютно козлиная бородка. Усы он тщательно сбривал, а маленькие тонкие пальцы украшал перстнями из золота. Еще имелся, как нетрудно догадаться, крест – изящно выполненной работы, который сейчас был спрятан под рубашку темного покроя, так как Ироним Евстратиевич больше не имел возможности носить служебное одеяние, виной тому был батюшка Питирим, а если точнее, то темные махинации самого Иронима, за которые он и был, извергнут из благоденствия, но потеряв сан, слава богу, не изменил своих убеждений.