Мемуары

— И я не буду, — быстро добавила откупщица. — Это безбожник, который шутя заклинает молнии.

И эта женщина так ловко избегала меня, что мне больше ни разу не удалось остаться с ней тет-а-тет.

Мое возвращение в Венецию было печальным: тяжело больна оказалась моя бабушка, и мне пришлось отказаться от всех своих привычек, так как я слишком любил ее, чтобы заниматься своими хлопотами. Я почти неотлучно был возле нее до самой ее смерти*. Она не смогла мне ничего оставить, ибо все, что было в ее возможностях, она отдала мне при жизни. Но ее смерть имела последствием то, что мне пришлось начать совсем иную жизнь.

Месяц спустя после ее смерти я получил письмо от матери. Она писала, что, не имея никаких видов на возвращение в Венецию, решила отказаться от найма дома, о своем решении она известила аббата Гримани, и я должен сообразовывать свое поведение с его указаниями. Ему поручено продать всю движимость и поместить меня, а ровно братьев моих и сестру, в хороший пансион.

Дом был оплачен до конца года. Зная, что к тому времени я останусь без жилья, а вся обстановка будет распродана, я пустился во все тяжкие: продав постельное белье, ковры, фарфор, я приступил к зеркалам, мебели и т. д. Понимая, что это не вызовет одобрения, я считал, что все это наследство отца, на которое моя мать не имела никакого права, а с братьями я со временем смогу все уладить.

Через четыре месяца пришло новое письмо от матери. Оно было из Варшавы и в конверте находилось еще одно. Вот что писала моя мать: «Дорогой сын, я познакомилась здесь с одним монахом-францисканцем, калабрийцем по происхождению, человеком отменных качеств. Это-то и побуждало меня всякий раз, когда я его видела, вспоминать о тебе. Некоторое время назад я рассказала ему, что у меня есть сын, посвятивший себя свещеннической карьере, но у меня совершенно нет средств, чтобы его содержать. Этот достойный человек ответил мне, что он отнесется к моему сыну как к своему собственному, если б я смогла помочь ему получить место епископа на его родине. Это легко сделать, пояснил он: я могла бы просить королеву*, чтобы она написала о нем своей дочери, королеве неаполитанской.

Уповая на Божью помощь, я припала к стопам Ее Величества, и мне была оказана милость. Королева написала дочери, и мой почтенный прелат был избран папой в епископы Мартурано. И во исполнение своего слова, сын мой, он в середине будущего года возьмет тебя с собою. В Калабрию он направляется через Венецию. Он сам пишет тебе в прилагаемом письме: ответить ему немедленно и адресуй письмо мне, я ему его передам. Он поможет тебе пройти достойный путь в служении Церкви; и как же я буду утешена, когда через двадцать или тридцать лет увижу тебя самого в епископском сане. В ожидании приезда епископа аббат Гримани позаботится о тебе. Шлю тебе свои благословения» и т. д. и т. п.

Письмо епископа, написанное на латыни, повторяло все, что сообщила мне мать. Впрочем же оно было любезно до приторности и содержало известие, что достойный прелат остановился в Венеции на три дня.

Я, конечно, немедленно послал ответ.

Эти два письма вскружили мне голову. Прощай, Венеция! Ожидание самой блестящей карьеры, желание поскорее начать ее совершенно затмили в моей душе сожаление о том, что мне придется бросить, покидая отечество. Все это суета сует, говорил я себе, а меня ждет великое будущее. Синьор Гримани был также полон самых светлых надежд и обещал найти мне с начала года хороший пансион, где я мог бы прилично жить в ожидании приезда епископа.

Сенатор Мальпиеро, который был, что называется, философом и который наблюдал мою полную развлечений и рассеяний жизнь в Венеции, был очень обрадован как тем, что мне предстоит изменить свою судьбу, так и той легкостью, с какой я принял то, что предложили мне обстоятельства. Вот его слова, которые я никогда не забуду: «Известный завет стоиков, — говорил он, — seguere deum, можно перевести такими словами: „Доверься тому, что предлагает тебе судьба, если ты не испытываешь непреодолимого отвращения к этому“. Это, добавил он, демон Сократа, что „часто останавливается и редко действует“ или, что то же самое, — „судьба знает, куда нас вести“ стоиков».