Мемуары

Через несколько дней я прогуливался с аббатом Гамой, и он, между прочим, сказал мне, что сегодня ночью на Пьяцца ди Спанья будет полицейский осмотр.

— Полицейский осмотр? Зачем?

— Начальник полиции или его лейтенант придут исполнить некоторые ordine santissimo «святейшее распоряжение» или осмотреть кое-какие подозрительные комнаты, где они надеются встретить неожиданных гостей.

— Как это стало известно?

— Его Преосвященство должен быть извещен об этом. Папа не осмелится без его разрешения вмешиваться в его юрисдикцию.

— Стало быть, он дал такое разрешение?

— Конечно. Сегодня утром у него был аудитор Святого Отца.

— Но наш кардинал мог и отказать?

— Разумеется, но он никогда не отказывает.

— А если персона, которую разыскивают, находится под его протекцией?

— Тогда кардинал предупреждает это лицо.

Беседа перешла на другие темы, но новость меня встревожила. Я понимал, что этот вопрос может касаться Барбары и ее любовника, поскольку дом ее отца находился под юрисдикцией Испании. Я бы напрасно стал разыскивать молодого человека, я не мог скомпрометировать себя этими поисками…

Возвратившись к полуночи домой и войдя в комнату, я увидел в своем кресле почти бездыханного юного аббата. Распознав Барбару, я обо всем догадался и, предвидя последствия ее прихода, взволнованный, смущенный тем, что она решила прятаться у меня, попросил ее тотчас же уйти.

Ужасно! Чувствуя, что я погибну вместе с нею, не имея никакой возможности помочь ей, я был вынужден чуть ли не силой выпроваживать ее и готов был даже позвать на помощь, если она начнет противиться. Мне не хватило на это смелости, я невольно решил подчиниться судьбе.

Как только я приказал ей уходить, она, обливаясь слезами, бросилась к моим ногам, умоляя сжалиться над нею.

Какое жестокое сердце надо иметь, чтобы не уступить слезам и мольбе прекрасной женщины, оказавшейся в беде! И я уступил, сказав только, что она губит нас обоих.

— Никто, — сказала она мне, — не видел ни как я вошла в дом, ни как поднялась к вам. И хорошо, что я была здесь неделю назад, иначе я никак не сумела бы пробраться к вам.

— Увы! Лучше бы вам это не удалось. А что случилось с доктором?

— Его вместе с нашей служанкой схватили сбиры. Я сейчас вам все расскажу. Предупрежденная моим возлюбленным, что он будет ждать меня в экипаже ночью у паперти церкви Тринита-деи-Монти, я выбралась через чердак и вместе со служанкой поспешила к месту свиданья. Служанка шла немного впереди меня с моими пожитками. На углу улицы я почувствовала, что у меня расстегнулась пряжка, и остановилась застегнуть ее, а она продолжала свой путь. Я увидела, как она подошла к экипажу, стоявшему возле церкви, поднялась туда, и тут же я увидела целую толпу сбиров, высыпавших из-за угла. Один из них вскочил на место кучера, другие прыгнули в экипаж, и лошади тронулись с места. Мне стало ясно, что они приняли служанку за меня и увезли ее вместе с моим возлюбленным, сидевшим в экипаже и схваченным ими раньше. Что же мне оставалось делать? Домой я вернуться не могла и, следуя первому побуждению, кинулась к вам. Вот что привело меня сюда.

При этих словах слезы снова полились с удвоенной силой. Да, ее положение было куда хуже моего, хотя я, ни в чем не повинный, был накануне падения в пропасть.

— Позвольте мне, — сказал я, — проводить вас к вашему батюшке. Я уверен, что смогу уговорить его простить вас. Услышав это, она ужаснулась еще более: «Я знаю моего отца, — взмолилась она. — Я погибла. Ах, господин аббат, выкиньте лучше меня на улицу и предоставьте меня моей несчастной судьбе».

Я так и должен был поступить, если бы моя осторожность взяла верх над состраданием. Но эти слезы! Я говорил о них часто, и читатель знающий согласится со мной: нет ничего неотразимей потока слез, льющихся из женских глаз. Особенно когда эти глаза принадлежат женщине хорошенькой, порядочной и глубоко несчастной. И я не мог найти в себе сил противиться им.

— Бедная моя девочка, — сказал я наконец, — скоро наступит утро, что же вы будете делать утром?

— Я уйду отсюда, — проговорила она сквозь рыдания. — В этой одежде никто меня не узнает. Я выберусь из Рима и буду идти, куда глаза глядят, пока не свалюсь от усталости и горя.

Едва выговорив эти слова, она упала на пол, смертельно побледнела и лишилась чувств. Ужасное положение! Я расстегнул воротник, распустил шнуровку, брызнул ей в лицо водой и смог вернуть ее к жизни. Ночь было холодна, камин не горел, я предложил перенести ее на кровать, предупредив, что ей нечего меня опасаться. «Ах, господин аббат, я сейчас могу возбуждать только жалость…».