Мемуары

В этот вечер не было спектакля в Опере и я отправился на ассамблею к кардиналу. Я не заметил никакого изменения ни тоне разговора кардинала со мной, ни в отношении ко мне других персон, а маркиза была со мной мила даже более чем обычно. На следующий день я узнал от Гамы, что Его Святейшество решил поместить девушку в один из монастырей, где она будет содержаться за счет кардинала, и, как надеется кардинал, она покинет монастырь только для того, чтобы стать женой молодого доктора. Через два дня, придя навестить отца Джорджи, я узнал от него, что главная новость сегодняшнего дня в Риме неудавшийся побег дочери Дельаквы и честь устройства всей этой интриги молва приписывает мне. Добрый старик был этим крайне удручен. Я отвечал ему в тех же выражениях, что и аббату Гаме, и видел, что он поверил мне. «Но, объяснил он, — Рим предпочитает видеть не то, что есть на самом деле, а то, что ему нравится видеть. Известно, друг мой, что вы проводили каждое утро в доме Дельаквы, известно, что молодой человек бывал у вас: этого достаточно. Все хотят знать не то, что может разрушить клевету, а то, что может ее укрепить. Так уж ведется в этом Святом городе. Ваша непричастность к этой истории не помешает вспомнить о ней и лет через сорок, когда конклав будет выбирать вас в папы». В последующие дни толки об этом деле надоели мне до последней степени. Все заговаривали со мной, и я видел, что мои ответы встречают полное недоверие. Кардинал Аквавива не был со мной так искренен и открыт, как прежде, хотя никому, кроме меня, это и не было заметно. Весь этот шум начал уже утихать, когда в начале Поста кардинал пригласил меня в свой кабинет. Он сказал мне следующее: «Дело молодой Дельаква закончено, и о нем уже не говорят. Но общее мнение склонно считать причастными к нему вас и меня. Все эти толки мне глубоко безразличны, в таких случаях я поступаю так, как поступил. Я также не интересуюсь знать, кто считает, что вы должны были говорить там, где вы предпочли по долгу порядочного человека молчать. И все-таки, несмотря на все мое презрение к этой болтовне, я не могу открыто пренебрегать ею. Таким образом, я вынужден просить вас не только оставить службу у меня, но и вообще покинуть Рим. Я удаляю вас под достойным предлогом, не нанося никакого ущерба вашей репутации. Я обещаю вам сообщить всем, что вы отправляетесь с чрезвычайно важной миссией конфиденциального характера. Подумайте о стране, куда вы хотели бы поехать, у меня есть друзья повсюду, и я отрекомендую вас моим друзьям самым лучшим образом, вы сможете получить достойное место. Приходите завтра ко мне в Виллу Негрони, чтобы сказать мне, куда я должен адресовать свои письма. Вам надлежит собраться в дорогу за неделю. Поверьте, что мне тяжело вас терять, но это жертва, которую я вынужден принести предубеждениям. Теперь идите, я не хочу быть свидетелем вашего огорчения».

Он сказал мне это, видя, что мои глаза наполнились слезами. Выходя из его кабинета, я* собрался с силами настолько, что аббат Гама, пригласивший меня к себе выпить кофе, нашел меня даже повеселевшим.

— Я вижу, что вы довольны той беседой, которая была у вас с Его Преосвященством.

— Беседа состоялась, но вы не видите того огорчения, которое я стараюсь не показывать.

— Огорчения?

— Да, я тревожусь из-за трудного поручения, возложенного на меня кардиналом сегодня утром. Я вынужден скрывать свою неуверенность, чтобы не уменьшить доверия Его Преосвященства ко мне.

— Если вам могут помочь мои советы, прошу вас располагать мною. Однако мне думается, вы поступите правильно, если постараетесь выглядеть как можно более спокойным. Это поручение связано с Римом?

— Нет, мне придется через десять дней отправиться в путешествие.

— В какую же сторону?

— На запад.

— Молчу, больше ни о чем не спрашиваю.

Я расстался с ним и отправился на Виллу Боргезе, где провел два часа в состоянии мрачного отчаянья. Я полюбил Рим, и я видел, какие блестящие возможности открывались передо мною в этом городе, а теперь я очутился перед бездной, неизвестностью, все прекрасные надежды были разбиты. Строгим взглядом рассмотрел я свое поведение: я мог обвинить себя только в излишней готовности помочь, но как оказался прав достойный аббат Джорджи! Я не должен был впутываться в эту интригу, и как только я увидел ее завязку, мне было необходимо тут же поменять преподавателя; но все эти запоздалые рассуждения были что для мертвого припарки.