Мемуары

— Понимаю. Что ж, впредь придется быть благоразумней. Я сейчас подумал, что за неделю до Рождества перестают носить маски; мне придется добираться в твое казино по воде, иначе меня обнаружит тот самый шпион, который уже следит за мной.

— Да, ты прав, я встречу тебя на берегу и легко узнаю. Надеюсь, ты сможешь приезжать и в Пост, хотя говорят, что в эти дни Бог хочет, чтобы мы умерщвляли плоть. Забавно, не правда ли, что в одно время Господу хочется, чтобы мы развлекались как безумные, а в другое мы должны, чтоб угодить Ему, жить в воздержании? Что общего у календаря с Божьей благодатью и каким образом поступки создания могут задевать Создателя, которого я не могу помыслить иначе, как совершенно ни от кого не зависящего? И потом, мне кажется, раз Господь дал человеку способность оскорблять Его, то человек волен творить все, что ему запрещено, потому что эта ошибка допущена при самом акте творения. Можно ли себе представить Бога, скорбящего во время Поста?

— Прелестница, ты рассуждаешь чудесно; но, скажи мне, где же ты научилась так великолепно рассуждать и как ты сумела не угодить в монастырские силки?

— О, друг мой, мне давали хорошие книги, и я читала их с прилежанием. И свет истины рассеял тучи, застилавшие мое зрение. Уверяю тебя, что когда я размышляю о себе самой, я нахожу, что гораздо счастливей с тех пор, как просветили мой разум и я поняла, что не стоит отчаиваться, став монахиней; ибо самое большое счастье это жить и суметь умереть совершенно спокойно, а на это вряд ли можно надеяться, если будешь верить всем тем бредням, какими святые отцы забивают наши головы.

Эта беседа открыла мне, что моя красавица была, как говорится, вольнодумка. Я не был этим ничуть удивлен: ведь она нуждалась в успокоении совести не менее, чем в утолении страстей.

В намеченный час я явился в храм и в ожидании богини развлекался, рассматривая небольшую библиотеку, размещенную в будуаре. Книг было немного, но подобраны они были со вкусом и соответственно месту. Здесь можно было найти все, что писалось против религии, и все, что самые сладострастные перья сотворили во славу искусства наслаждения, соблазнительные тома, чьи пламенные страницы звали читателя осуществить на деле то, что совершалось на бумаге. Многие «ин-фолио» были целиком заполнены похотливыми гравюрами. Однако привлекали они не только нескромностью положений, но и чистотой линий и мастерством рисунка. Здесь были «Шартрезский привратник», изданный в Англии, Мерсиус, Алоизия Сигея Толедская и другие, все исполненные превосходно. Кроме того, куча гравюрок того же жанра украшала стены этой обители.

Целый час был я занят рассматриванием этих сокровищ. Немудрено, что я был охвачен нестерпимым волнением, когда увидел входящей мою красотку в монашеском одеянии. Это зрелище не было успокаивающим, и потому я не стал терять времени на комплименты.

— Ты застала меня, — сказал я, — в решительную минуту. От всех этих сладострастных образов в моих жилах бушует всепожирающий огонь, и только ты в этом светлом облачении можешь дать моей любви лекарство, которого она жаждет.

— Но позволь мне одеть обычное платье, через пять минут я буду вся твоя.

— Пяти минут мне вполне хватит для счастья, а потом ты можешь переодеться.

— Но дай мне хотя бы сбросить эту ненавистную дерюгу.

— Нет, ты должна воздать почести моей любви в той же одежде, в какой заставила ее родиться.

Самым смиренным тоном произнесла она «Да будет воля твоя», и, упав на диван, мы забыли в ту же минуту обо всем на свете.

После отменного ужина мы обсудили наше положение. Следующая встреча была назначена на первый день девятин. Она дала мне ключ от прибрежной дверцы и сказала, что условным знаком будет голубая лента, привязанная к окну. Увиденная днем, она поможет мне не обмануться вечером. Я сказал, что проживу в ее казино до возвращения ее друга. Я оставался там десять дней, за это время мы виделись четыре раза, и я жил только для нее.

В канун Рождества она сказала, что любовник возвращается и что в день Святого Этьена они идут в Оперу, а потом проведут ночь вместе. «Я тебя жду, нежный мой друг, в последний день Старого года, и вот тебе письмо, которое ты прочтешь, только когда вернешься к себе».

И вот на рассвете я сложил свои вещи и покинул убежище, в котором провел десять сладостных дней, чтобы освободить место для другого. Вернувшись в палаццо Брагадин, я прочитал ее письмо. Вот оно: