Мемуары

— Потому я приношу жертвы не для того, чтобы тебя умилостивить, а именно для того, чтобы разжечь. Пыл моего поклонения так велик, что ты будешь его ощущать сегодня всю ночь.

— А ты увидишь, как я ценю такие жертвы.

— Я готов приступить хоть сейчас, но думаю, чтобы жертвы оказались действеннее, нам надо бы поужинать. Я с утра выпил лишь чашку шоколада да съел салат из белков, приправленный уксусом четырех разбойников*.

— Милый мой, что за безумие! Четыре разбойника! Так же можно заболеть.

— А я сейчас болен. И выздоровлю, только когда перелью их всех прямо тебе.

— Не думала, что тебе требуется возбуждающее.

— С тобой — кому оно может понадобиться! Но все же мои опасения не напрасны: если запал зажжен, а выстрела нет, то пистолет разорвет.

— Бедный мой брюнетик, не надо отчаиваться, это тебе не грозит.

Пока мы забавлялись таким поучительным диалогом, УЖИН был сервирован, и мы перешли к столу. Великолепные блюда разожгли наш аппетит, она кушала за двоих, я за четверых. Заметив, что я залюбовался необычайной красоты серебряными четырехсвечниками, она сказала:

— Это подарок моего друга.

— Великолепный поДарок, — оценил я. — Он и щипцы подарил?

— Нет.

— Сразу видно, что твой друг знатный синьор!

— Почему же?

— Потому что знатные синьоры не умеют снимать нагар со свечи.

— У наших свечей такие фитили, что они не дают нагара.

— Скажи мне, — продолжал я в том же направлении, — а кто научил тебя французскому?

— Старый Лафоре. Я была его ученицей шесть лет, и он же научил меня стихосложению. Но я услышала от тебя кучу французских слов, которых никогда раньше не слыхала, например: «дурачина», «надувала», «дать маху», «нянчиться». Где ты им научился?

— В светском обществе Парижа, преимущественно у женщин.

После пунша мы отведали устриц, причем лакомились ими самым приятным для любовников способом: каждый брал устрицу с языка другого. Испытай это, сластолюбивый читатель, и ты убедишься, что такое яство подобно нектару богов.

Однако время шуток кончалось, пробил час более основательных удовольствий, и я напомнил ей об этом.

— Подожди немного, — отвечала она. — Я переменю платье и через миг буду вся твоя.

Оставшись один и не зная чем заняться, я начал рыться в ящичках ее бюро. Не заинтересовавшись письмами, которых там было множество, я обратил внимание на шкатулку с известного рода футлярами, предохраняющими от нежеланной беременности. Тут же я похитил эти предметы, а на их место положил следующие стихи:

Предосторожность, прочь, здесь для нее нет места!
Монахиня — Господняя невеста.
Стать матерью зачем страшиться ей?
Ведь будет Бог отцом ее детей.
Но я, друг мой, честь Вашу не сгублю.
Велите — сам себя я оскоплю.

Моя возлюбленная не замедлила вернуться, преобразившись в нимфу. Платье из индийского муслина, отделанное золотистыми лилиями, дивно обрисовывало ее волнующие формы а кружевной чепец был воистину королевским. Бросившись к ее ногам, я взмолился не томить меня дольше.

— Сдержи свой пыл еще немного, — ответила она. — Вот алтарь, и через две минуты жертва будет твоих руках.

И, приблизившись к упомянутому бюро, она добавила:

— Сейчас ты увидишь, как велики заботливость и предусмотрительность моего друга.

Она извлекает из бюро заветную шкатулку, раскрывает ее, но вместо того, что искала, обнаруживает мои стихи. Читает и перечитывает их, сначала про себя, потом вслух, называет меня воришкой, осыпает Множеством поцелуев и требует вернуть покражу. Я притворяюсь непонимающим. Тогда она снова перечитывает мои стихи и выходит будто бы в поисках хорошо очинённого пера, сказав мне на прощанье: «Я отплачу тебе той же монетой».

Вернувшись спустя недолгое время, она предлагает мне следующую секстину:

Всем сладостям любви не повредив ничуть, Похищенный предмет благой сулит нам путь. Страсть, спрятавшись за этот нежный щит, Бесстрашнее и яростней кипит. Коль хочешь насладиться ты вполне, Сей знак внимания верни сейчас же мне.

Конечно, после этого я не мог сопротивляться и возвратил ей предмет, столь необходимый монахине, приносящей жертву Венере.

Пробило полночь, и я указал ей на томящегося в ожидании выхода актера. Она принялась готовить нам ложе на софе, говоря, что в алькове слишком холодно. Конечно, новое место было выбрано с расчетом, чтобы мы наилучшим образом оказались в поле зрения любознательного любовника.