Мемуары

Мы в первый раз серьезно поговорили о Лени. До сих пор он только улыбался, если я хотела что-то о ней выведать, но сегодня сказал: «Она великий творец и значительный человек». А по мне все равно, если, впрочем, она оставит его в покое. «Как женщина Лени мне безразлична», — утверждал он, и теперь я ему верю. Между ними нет интимных отношений. Я спросила, красивое ли у нее тело. «Да, — молвил он, подумав, как будто только что это осмыслил. — У нее красивое тело, но она не грациозна и не нежна, как ты, однако она — сама страсть. А это меня всегда отталкивает». Но мне мучительно интересно: имели ли они связь? Узнаю ли я это? Мне, конечно, он не намерен предоставлять власть над собой, а я от него никогда ничего не хочу и не собираюсь просить. Я, вероятно, самая удобная возлюбленная из всех, какие у него есть.

Еще один абзац:

Лени всегда строила из себя персону крайней важности, и кто не знает о ее амбициях, тот верит, что это действительно так. На съемках ее окружали примерно тридцать мужчин с кинокамерами. Все они были превосходно одеты, словно только что вышли из ателье. Я ненавижу таких людей. Она ничего другого не умеет, как только очаровывать своими четырьмя буквами, [382]но и благодаря этому можно стать знаменитой. Я бы все отдала, чтобы узнать, действительно ли она танцевала обнаженной в Бергхофе. По отношению ко мне она всегда приветлива, но, вероятно, равнодушна. Ей важно, чтобы окружающие верили: у нее интимная связь с фюрером. Она дурно влияет на его решения по так называемым вопросам культуры. Слава Богу, он ее высмеивает, если она говорит о политике. Не хватало еще, чтобы было по-другому.

Эти провокационные тексты, опубликованные не только во Франции, но и в других странах, опорочили меня на десятилетия, вследствие чего я не могла больше работать как кинорежиссер. Даже заключение суда, подтвердившее фальсификацию дневника, оказалось не в состоянии загладить уже нанесенный мне вред.

Тренкер никак не отреагировал ни на процесс, ни на все тяжкие обвинения, ни на вынесенный приговор. Он в течение пяти лет не показывался в Германии. Только в октябре 1953 года в «Мюнхнер иллюстрирте» появилось его сообщение под заголовком: «Мое сердце всегда принадлежало Тиролю». Предполагая, что за те годы, пока его не было в Германии, афера с дневником быльем поросла, он попробовал отречься от гнусной фальшивки. Истинного сочинителя лжедневника Евы Браун, кроме него, знали немногие, но предпочли помалкивать.

Денацификация

Приговор суда оказался очень важен и для Судебной палаты. Первое слушание моего дела состоялось 1 декабря 1948 года в Филлингене, в Шварцвальде. После многочасовых напряженных дискуссий я получила свидетельство комитета следователей о том, что всегда принадлежала к группе «не нарушивших закон»: «После тщательно проведенного расследования не было установлено никаких политических деяний. Упомянутая не являлась членом НСДАП, не числилась ни в одном из ее филиалов».