Мемуары

Эксперты исследовали материал в специальном техническом отделе в Висбадене. И дело быстро выяснилось. Оказывается, Улли проявил пленки первой посылки и затем благополучно передал их моей матери. Содержимое второй и третьей посылок со снимками из Южного Судана, сделанными во время поездок по провинции Верхний Нил и к масаям, Улли, перед тем как отдать проявлять, вытащил из капсул. На негативы попал свет, и они моментально пришли в негодность. Как рассказывали очевидцы, за день до моего возвращения, он демонстративно передал пленки на проявку. К удивлению сотрудников лабораторий, все кадры оказались испорченными. Полиция обыскала квартиру Улли и нашла в ящике четырезабытые, еще не проявленные пленки. После проявления все снимки вышли безукоризненными и стало ясно, что произошло. Это были единственные кадры, на которых у меня теперь есть динка, ануак и мурле. Тут я вспомнила случай, который еще в самом начале должен был меня насторожить. Незадолго до моего вылета в Африку мне позвонили из полиции и спросили:

— Работает ли у вас некто Улли E.?

— Только иногда помогает.

— Дарили ли вы ему цветные пленки «Кодака»?

— Да, — сказала я, удивленная этим вопросом.

— Так, тогда понятно. — Полицейский намеревался закончить разговор, но спросил еще: — Сколько пленок подарили?

— Десять.

Служащий повторил:

— Но ваш сотрудник сегодня утром в Золлне продал в фотомагазине 30 пленок «Кодака».

Этот разговор состоялся буквально за несколько минут до отъезда в аэропорт. Предпринимать что-либо по этому поводу в тот момент было уже поздно. В конце концов, разве это трагедия? Тогда я простила молодого человека, и напрасно. Ему не следовало больше доверять — вот в чем моя ошибка.

Я начала просматривать материал. Слава Богу, снимки нуба оказались в целости и сохранности. Сортировать фотографии я могла ночи напролет. Очень захотелось снова увидеть моих черных друзей.

Все остальное казалось мне не важным. Что делать дальше? Чем зарабатывать на жизнь? Друзья посоветовали мне выступать с докладами, пока я еще нахожусь под впечатлением от африканской поездки.

Вскоре я подверглась новому испытанию. Фрау Занднер, моя добрая знакомая, управлявшая по дружбе всеми делами в мое отсутствие, сообщила, что Западногерманское радио прекратило выплаты по фильму «Олимпия», отдельные части которого в свое время закупило. Основанием послужило утверждение, что, по сведениям Государственного архива в Кобленце, авторские права на распространение фильма принадлежат не мне, а исключительно Германскому рейху и правами на фильм теперь управляет фирма «Транзит-фильм-ГмбХ».

Это было полным абсурдом, а для меня в тот момент — катастрофой, так как я рассчитывала на перечисление на мой счет радиоканалом 7000 марок. Что это были за люди, которые спустя тридцать лет намеревались лишить меня авторских прав на фильм «Олимпия»?! Я должна была передать дело моему адвокату и, по счастью, сумела отвести роковую угрозу.

Мои доверенные лица, Вальди Траут и Вальтер Гросскопф, а также консультант по налогам моей фирмы господин Дорлёхтер и доктор Шверин, как всегда, находились в боевой готовности. Они разработали договоры с «Проми», одновременно сумев разъяснить, что документы, на которые ссылались Федеральный архив и «Транзит-фильм», оказались по меньшей мере неточны. Мой адвокат сумел доказать, что прежние соглашения составлялись в подобной форме ради оптимизации налогов. И это смог подтвердить бывший администратор Германского рейха по делам кинематографии доктор Макс Винклер, [490]а вместе с ним и другие лица бывшего «Проми».

Но при всем том переговоры моего адвоката Вебера длились несколько месяцев. Ситуация становилась все более критической. Единственные источники доходов, которые я могла ожидать от различных телевизионных компаний, перекрыты. Мое финансовое положение становилось невыносимым. Чтобы покончить с этим и избежать правового разбирательства, господин Вебер посоветовал мне подписать компромиссный договор, согласно которому я при жизни должна была передать 30 процентов доходов от двух частей фильма «Олимпия» «Транзиту», а после моей смерти все доходы от этой картины автоматически перешли бы к этой фирме.

После окончания войны годами, без поддержки со стороны государственных структур ФРГ, я боролась за возврат арестованных оригиналов «Олимпии» в Париже, потом с трудом работала над их восстановлением и, кроме того, истратила много тысяч марок на спасение этого ценного материала. И вот теперь этот компромисс, на который я должна была пойти по поговорке: «Ешь, птичка, или помри».