Мемуары

Герцог Буйонский, хорошо понимавший, что мнение его не будет поддержано большинством, и предложивший голосовать лишь в надежде, что я побоюсь спора, могущего обнаружить перед слишком многими игру, которой вся тонкость в том и состояла, чтоб ее скрыть, сказал мне честно и прямо: «Вы сами знаете — ни мне, ни вам не пошло бы на пользу обсуждать сегодня подробности перед людьми, способными этим злоупотребить. Вы слишком умны, да и я не довольно безумен, чтобы предложить им подобное кушанье в столь сыром и неудобоваримом виде. Умоляю вас, вникнем в дело поглубже прежде, нежели они хотя бы заподозрят, что мы его обсуждаем. Вы утверждаете, что для вас нет выгоды в том, чтобы стать хозяином Парижа с помощью народа; моя выгода, по крайней мере, как я ее понимаю, состоит в том, чтобы не допустить заключения мира, покуда я сам не договорюсь с двором. Спросите маршала де Ла Мота, — прибавил он, — согласилась ли бы мадемуазель де Туси, чтобы он [201]подписал мирный договор». Я понял, на что намекает герцог Буйонский: маршал де Ла Мот был страстно влюблен в мадемуазель де Туси; в эту пору полагали, что он женится на ней даже ранее, нежели это случилось на самом деле. Герцог Буйонский, желавший объяснить мне, что чувства его к жене не позволяют ему избрать путь, который я предлагаю, но не желавший, чтобы его поняли другие, воспользовался этим способом, чтобы дать мне понять свою мысль и удержать меня от дальнейших настояний в присутствии тех, кому он доверял не так, как мне. Все это он и объяснил мне несколько позже, когда смог поговорить со мной с глазу на глаз, ибо мадемуазель де Лонгвиль, в покоях которой в Ратуше происходил этот разговор, отдав визиты, возвратилась в Ратушу, и нам пришлось искать другого пристанища для продолжения беседы.

Поскольку господа де Бофор и де Ла Мот замешкались, чтобы приказать открыть нам комнату, служившую чем-то вроде приемной и выходившую в залу, герцог Буйонский успел сказать мне, что я не должен полагать, будто план, мной предложенный, пришел на ум мне одному, — он сам сразу подумал о том же, едва узнал, что армия предала его брата; план этот он находит единственно разумным и мог бы сам сильно подкрепить его, склонив к нему испанцев; раз пять или шесть на дню он готов был объявить мне о своем намерении, но жена его неизменно противилась этому с таким упорством, со слезами и отчаянием, что наконец он дал ей слово выкинуть эту мысль из головы, вступить в соглашение с двором или же войти в сговор с Испанией. «Я вижу, — добавил он, — что второе вам не по душе, помогите же мне в первом, умоляю вас; вы видите, сколь безусловно мое к вам доверие».

Герцог Буйонский изложил мне все это второпях и много короче, нежели я пересказал вам здесь, но поскольку господа де Бофор и де Ла Мот подошли к нам вместе с президентом де Бельевром, которого они встретили на лестнице, я успел только крепко пожать руку герцогу Буйонскому, и мы все вместе вошли в приемную. Герцог вкратце передал де Бельевру начало нашего разговора, потом сказал, что сам он не может присоединиться к предложенному мной плану, ибо ставит на карту судьбу всего своего рода, в гибели которого навсегда будет повинен; он должен помнить о своем брате, а интересы того, без сомнения, никак не сообразуются с подобным поведением; во всяком случае, он заранее уверен: оно не отвечает ни характеру виконта, ни его правилам; словом, герцог приложил все старания, чтобы убедить нас, а более всех президента де Бельевра, что, отвергая мое предложение, ведет честную игру. Я заметил его старания — ниже я объясню вам их причину. После долгих рассуждений об этом предмете, отдававших уже многословием, он вдруг, переменив тон, обратился к герцогу де Бофору и ко мне. «Впрочем, давайте уговоримся так, как вы только что предлагали, — сказал он. — Не соглашайтесь на мир или хотя бы не поддерживайте его своими голосами в Парламенте, если Мазарини не будет отставлен. Я присоединюсь к вам, я буду говорить то же. Быть может, наша решимость придаст Парламенту более [202]твердости, нежели мы надеемся. Если же этого не случится, а я весьма сомневаюсь, чтобы это случилось, позвольте мне попытаться спасти мою семью и достигнуть этого посредством примирения, условия которого не могут быть благоприятными для меня при нынешнем положении дел, но, быть может, станут таковыми со временем».